Жрец говорит «дай им», да и заряжают медиаторы в серебряных чашах специальной формы. Но что делать, если жрец бродит где-то у разбойников? Только импровизировать.

Жидкость в миске убывала, пока не пропала совсем. Впитавшие ее тела змеек раздулись, стали красноватыми, влажными, но на воздухе быстро обсохли и снова приняли форму золотых браслетов: правильные круги, пасти на двух концах почти касаются друг друга.

Один браслет Флавий надел на запястье, со вторым подошел к Уирке. Осторожно, стараясь не касаться зубок, развел змеиные головки, надел браслет на тощую напряженную руку и спустил пониже, чтобы сидел крепко. Тянуть пришлось почти к локтю. Флавий коснулся вздутых вен на кисти и произнес торжественно, подражая манере жреца в храме:

— Да будет с тобой благословение божества.

Уирка вздрогнула всем телом, от макушки до пяток.

«И что теперь?» — подумал Флавий.

Здесь участие жреца заканчивается, дальше дело за нексумящимися. Это они оживляют змеек. Обычно — на пике любовного соития. Реже — по-другому. На сильной взаимной радости, например. Но непременно нужен экстаз, предельный накал чувств. У многих пар так никогда и не получалось слиться — должно быть, их любовь не угодна Солнцу.

Вот почему никто, если бы даже захотел, не мог создавать нексумные парочки искусственно: нельзя просто накапать двоим в ранки Крови Солнца. Она действует только по воле божества и на взаимных чувствах.

«Высокое пламя, какие уж здесь чувства! Хотел бы я хоть что-то почувствовать. Ну, посмотрим!»

Флавий пересмотрел свои хирургические инструменты. Выбрал молоточек и коловорот для трепанаций: стальная трубка с раструбом, внутри которой ходит тонкое острое сверло. Его движением управляют, крутя длинную ручку. Флавий вывернул сверло из трубки, обмотал его конец куском ткани, чтобы легче было ухватить. С неудовольствием оглядел Уирку: костлявые плечи, впалый бледный живот. Безгрудая. Глиста глистой. И стоит неудобно. Но как уж есть.

— Ну? Я так понимаю, ты не собираешься открывать мне душу? Тогда ее придется вскрывать. Прости, нет времени на более тонкие убеждения.

Он ухватил Уирку за плечо, примерился — и вогнал сверло в мясо на уровне плечевого сустава, насколько хватило сил. Уирка дернулась, завертела головой. Флавий ударил по основанию сверла молоточком. Еще раз, и еще. Покрутил вправо-влево — да, сверло вошло в кость. Флавий ввинчивал его дальше и дальше. Когда Уирка, больше не справляясь с болью, зашлась жутким хрипом и обвисла, Флавий ударил ее по лицу, так что голова мотнулась.

— Не смей отрубиться!

Уирка вздернула голову, силясь сфокусироваться на мучителе.

— Кого ты ждала? — шипел Флавий вне себя от злости. — Ансельма? Растуса? Не слишком ли много хочешь? — еще один удар, но на этот раз Уирка голову удержала. — Открывайся! Сама! Давай! — Уирка опустила взгляд, словно чувствовала себя в чем-то виноватым. — Ну же! Давай! Отдай мне ее, поделись, не жадничай! Ну! Я же покалечу тебя, дура! — кончики пальцев у Флавия подрагивали, пот заливал глаза. — Давай!

Змейка на предплечье Уирки ожила, задвигалась. И словно в ответ ей приподняла головки змейка на руке Флавия. А он этого не замечал, с увлечением ввинчивая в кость сверло. Уирка выгнулась дугой. Змея вцепилась золотыми зубками ей в вену — и Флавий почувствовал острую боль в своем плече. Тогда он выдернул сверло из раны, обхватил Уирку, прижался к ней и застыл. Боль проникла в него, вспорола мозг, пробралась в кости. Живая боль. Настоящая, подлинная. Боль из мира живых.

Золотая змейка висела на его запястье, вцепившись в плоть, но Флавий не чувствовал укола ее зубов. Болело плечо, а с ним — всё тело. Флавий уже не столько обнимал Уирку, сколько цеплялся за нее. Уирка же держалась только на веревках, ноги у нее подкосились, голова запрокинулась.

Если бы Гисли проходил сейчас мимо своего лодочного сарая, ему было бы чему поудивляться.

Он увидел бы, что дверь распахнута, и услышал крик, переходящий в болезненный стон, а потом в тихое утробное урчанье — с таким собака вгрызается в брошенную кость. Зайдя, он увидел бы, как Флавий медленно раскачивается взад-вперед, обнимая обмякшую Уирку, и время от времени глубоко, трудно вздыхает. Змейка на его запястье шевелится как живая.

И тогда Гисли непременно взял бы топор и порешил бы заморских гостей. Обоих.

***

Флавий выскочил из дома как ошпаренный. Ухватился за корявый сосновый ствол, согнулся — и его вывернуло. Второй раз за день.

Легче не стало. Сильнее боли мучили омерзение к себе и отчаяние. «Вот это — конец, — билось в голове колоколом. — Это — точно конец».

Он встряхнулся, отер губы.

— Я дурак, Магда! Какой же я дурак! Опий нужно было приготовить заранее!

По опыту многочисленных ссор с нексумом он знал: чем разбираться в своих и чужих чувствах, их лучше не замечать. Перетерпеть как боль. Отвлечься, если возможно.

Дало божество благословение или нет? Обряд полностью раскрывает нексумов друг для друга, но сейчас Флавий знал об Уирке немного: ей больно, она ненавидит Флавия и хочет уничтожить и его, и себя, и весь мир. Собственно, всё. Неужели там ничего больше нет? Или слияние у них вышло кривое? Ладно, это прояснится, в случае чего они просто обновят связь.

Как же болит плечо! Так ли болело, когда ранили Магду? Болят и руки до локтей, все мышцы ноют. Боги, даже думать больно! Так, развести лекарство в кружке… А надо ли давать Уирке опий? Не уснут ли они оба? Обойдемся анестезирующей мазью. В конце концов, эта боль даже приятна. Пусть длится.

Магда, заткнись! Это было необходимо. Уирка, кончай орать, что я мерзавец. На себя посмотри. Если бы можно было затыкать нексумам не только рты!

Ага… Значит, кружка… Далась ему эта кружка! Ведро принести, ведро! Ему еще с раной возиться.

Правая рука не поднималась. Напрасно Флавий убеждал себя: «Боль фантомна, рука у меня не повреждена, ее можно приподнять. Можно!» Пришлось действовать только левой.

Он вспомнил, что видел у бочек, тех, что у стены дома, пару деревянных бадей. Взял одну, зашел с ней в баню и наполнил доверху теплой воды. Вернулся к Уирке — и почувствовал, как у той сквозь отвращение пробивается острый страх. Темные запавшие глаза беспокойно следили за каждым его движением. Они стали круглыми от ужаса, когда Флавий подошел вплотную. Флавий улыбнулся ей успокаивающе.

Кто бы мог подумать, что всё это будет у него уже сегодня. Власть врача над пациентом. Власть над собственной судьбой. Эту новую власть хотелось немедленно использовать — хотя бы для того, чтобы приласкать нексума.

С Ренатой такого не получилось бы. Возьми он ее силой, не было бы ощущения победы. Напротив, на всю жизнь сохранилось бы чувство неловкости, вины. Оно давало бы Ренате преимущество перед ним, а у Ренаты и так слишком много преимуществ. А с Уиркой…

Магда ни разу не пожалела, что Флавий стал ее нексумом, и Уирке не на что будет жаловаться. Но сначала дело.

Он погладил Уирку по здоровому плечу.

— Ну, не бойся, всё уже.

И вытащил тряпку у нее изо рта.

— Дрянь! — вырвалось из Уирки вместе с выдохом.

— Можешь ничего не говорить. Я знаю.

Пока Флавий останавливал кровь и накладывал повязку, он не раз повисал на Уирке, пережидая приступы болезненной слабости. Действовать приходилось одной рукой, вторая уж очень болела.

Уирка помалкивала. Она нашла способ справляться со своей слабостью — не выказывать ее перед Флавием.

— Ах ты ж мамочки, как же мы нас презираем! — рассмеялся Флавий, затягивая последний узел на повязке. — Завтра утром это нужно будет сменить. Поняла?

Уирка смотрела в пол, закусив губу.

Флавий подобрал ее рубаху и куртку. Рубаху пристроил на поясе Уирки, связав рукава. Куртку повесил себе на плечи. Отвязал Уирку от крюка и тут же, угадав, что будет, отскочил в сторону. Уирка, едва встала на полную стопу, ринулась на Флавия головой вперед. Флавий слегка подправил ее по ходу движения — и она налетела на лодку, грянувшись всем телом так, что все инструменты Флавия, аккуратно разложенные на днище, разлетелись. Уирка кое-как поднялась, развернулась — окровавленная, страшная, вывернутые в локтях связанные руки мертво висят впереди. Покачивается из стороны в сторону, примеривается, как бы свалить врага с ног.