Ивкин ушел. Аника напился квасу, зачерпнул ковш и вошел в сени. Косой столб света падал на сундук, где сидела, прикрывая грудь, Варька с опущенной головой.

— Выпей, — подал он ей ковш.

Когда сноха напилась, он потянул ее к себе, тычась подбородком под ухо. Варька вдруг чиркнула пальцем по его шее и коротко хохотнула.

— Ты че? — насторожился Аника.

— Клоп, думала, а у тя тут родинка…

Воскресным днем 27 мая 1722 года площадь перед Успенской соборной церковью была запружена народом. Над городом весело метался перезвон колоколов, возвещавший о важном для жителей событии. На паперти церкви все было готово к торжественному началу приведения к присяге. На столе, покрытом желтым бархатом, лежали распечатанные присяжные книги, на аналое Святое Евангелие в кожаном переплете; с золоченым благословенным крестом в праздничном облачении протопоп Алексей. Тут же, у стола, придерживая эфес палата, стоит сержант Островский, то и дело утирает потеющий под треуголкой лоб, рядом с озабоченным видом крутил рыжий ус комендант Глебовский и переминался грузно и тяжело с ноги на ногу, исподлобья глядя на толпу, земский судья Ларион Верещагин: думая о том, как бы скорей кончить дело, шмыгал носом напившийся лишку ледяного кваса с похмелья подьячий Григорий Андреянов.

Начавшие приходить в Тару для присяги из соседних деревень люди к 25 мая присягать не торопились, наслушавшись на базаре и в доме Немчинова речей пустынников.

Петр Байгачев прискакал на взмыленном коне вечером и сейчас стоял рядом с полковником Немчиновым, Василием Исецким, дворянами Передовыми, сотниками и пятидесятниками впереди столпившихся у паперти людей.

У входа в церковь стояли священнослужители разных слобод и погостов да их дети, которые для примера должны были присягать первыми.

Наконец, комендант Глебовский дал знак подьячему Андреянову, тот прочитал еще раз Устав о престолонаследстве и Клятвенное к нему обещание, подошел к столу и раскрыл присяжную книгу.

Протопоп Алексей обернулся к церковникам, и к аналою, выставив медный крест на животе, подошел иеромонах церкви Успения Пресвятой Богородицы Спасова монастыря Иоасаф. Оттопырив толстые губы, поцеловал Евангелие, потом крест в руках протопопа Алексея и подошел к столу. Обмакнул в чернильницу гусиное перо и записал в присяжную книгу: «Спасова монастыря иеромонах Иоасаф уподлинно пишет, я Иоасаф Его Императорского Величества печатного Уставу читал и у присяги был и подписался своею рукою». После Иоасафа торжественно присягнул иеромонах Чернолуцкой слободы Феофан, за ним потянулись к столу, поочередно целуя Евангелие и крест, попы тарских церквей, Бергамацкой и Такмыцкой слобод, Знаменского, Логинова и Ложникова погостов. За попами пошли «всех церквей причетники» да поповские дети, да прибывший в гости «Тобольского архиерейского дому певчей Сава Борисов сын Удинцов».

За церковниками расписались в присяжной книге сам комендант Глебовский, судья Верещагин, фискал Никита Серебров, таможенный надзиратель Василий Батин. Когда же расписался дергавшийся от нетерпения Аника Переплетчиков. Глебовский обратился к народу и велел без суеты подходить. Но тут на паперть поднялся Михаило Енбаков и, потрясая веригами, громко закричал:

— Люди! Антихрист грядет!.. Спасайте души свои… Нельзя присягать безымянному!..

К Енбакову подбежал сержант Островский и ухватил за цепь вериги.

— Пес смердящий, почто народ мутишь! На виску хошь!

Толпа заволновалась, колыхнулась к паперти. По деревянным ступенькам взбежал полковник Немчинов и оттолкнул сержанта Островского.

— Не тронь его, сержант… Господин комендант, Иван Софонович, народ миром решил к присяге не идти… Почему о том мы в сем письме написали, кое хотим послать государю…

Немчинов подал Глебовскому письмо. Тот взял и не глядя сунул его подьячему Андреянову, велел:

— Читай вслух!

Андреянов прокашлялся и громко прочитал:

— «У присяги Клятвенное обещание определенном в наследники и о уставе означено, а от какова роду и какова чину, и кто именем и каков устав будет, и о том, имянно не означено. И мы за такова неведома наследника клятвою не клянемся, слова и креста не целуем и рук не прикладываем. А ежели буде от царского рода наследник будет, и устав святыя соборныя апостольския церкви и седми вселенских соборов и помесных и евангельския проповеди и апостольским учением, и мы за такого наследника, и за устав Святыя восточныя соборныя апостольския церкви и евангельскую проповедь и апостольское учение со всеусердием и радением с подписанием рук своих Святое Евангелие и крест целовать будем. Тарского города городовые и всех разных чинов жители с домами своими и с детьми».

Кончив читать, Андреянов вопросительно повернулся к Глебовскому. На миг на лице Глебовского промелькнула растерянность, но затем он громко обратился к Немчинону:

— От многих ли людей сие противное письмо?

— От всех, — закричал из толпы Васька Поротые Ноздри, — не желаем присягать безымянному!

— Дыхнуть не дают! Обложили податями, лошадей забирают! — крикнул ямщик Лосев.

— Так! Истинно так! — раздались со всех сторон возгласы.

— А я к присяге иду! — взлетел на паперть пятидесятник Иван Саганов. — Не желаю, чтобы мои дети сиротами росли! Чтобы башка на колу торчала, яко тыква, не желаю!

— И я пойду! — пошел следом за ним конный казак Иван Ершов.

Глебовский приободрился.

— Кто еще будет присягать? — крикнул он, когда присягнуло еще несколько человек.

— Не желаем! Не желаем! — раздались еще громче голоса.

— Люди! — закричал Васька Поротые Ноздри. — Сколько я железа перековал, а все без денег. Терпежу нет от поборов, а ныне еще и безымянного. Антихриста нам насадить хочет! Не бывать тому!

— Не вам государя учить! Тебе, Васька, и ноздри рвать не надобно будет — в кандалы и на галеры! — крикнул свирепо судья Верещагин. И обратился к Глебовскому:

— Переписать надо всех, кто не идет!

— Не дадим переписывать! Не дадим! — закричали в толпе. — Слова сказать не дают! Повесить их на стене вниз башкой!

Казаки угрожающе придвинулись к паперти, и Верещагин, зло сверкнув глазами, отошел за спину Глебовского. Комендант, побагровевший, постоял, будто в задумчивости, и сказал Немчинову:

— О вашей противности отпишу в Тобольск, а теперь подите прочь!

— Не надобно о нас писать, надо наше письмо государю отправить! — сказал полковник Немчинов.

— Сие письмо за челобитную почитать невозможно, — возразил подьячий Андреянов, — от чьих рук и имен сие письмо, неведомо. Тако письмо не примут, надобно подписать.

— Верно! Надо подписать! — важно сказал Глебовский.

— Казаки! — крикнул полковник Немчинов. — Подпишемся под нашим письмом?

— Подпишемся, Иван Гаврилыч! Приложим руки!.. — закричали со всех сторон в толпе.

— Коли так, подходите все ко мне во двор, там и подпишемся!

Полковник Немчинов взял у Андреянова отпорное письмо, сошел с паперти и зашагал к своему дому.

Народ двинулся за ним.

Второй день во дворе полковника Немчинова толпились тарские жители. Возбуждение, в котором пребывали люди после вчерашнего отказа от присяги, не ослабевало. Под отпорным письмом появлялись все новые подписи. Неграмотные просили приложить за них руки своих грамотных знакомых и родственников. Василий Исецкий и Петр Байгачев читали до хрипоты книги Кирилла Иерусалимского и Правой веры, и сомневающиеся утверждались в том, что воистину грядет последнее время, и дабы противостоять пришествию антихриста безымянного, ставили свои имена под письмом. За прошлый день подписалось более двух сотен человек.

Первыми же приложили руки дворяне Чередовы, братья Василий и Иван, и дядя их Яков. Яков Чередов, обнажив седую голову, обратился с высокого крыльца к людям и сказал, что дело затеяли нешуточное и что надобно держаться всем миром, друг за дружку стоять и за караул брать себя не давать, а коли начнут брать, то отбиваться. Вспомнил, как отказались напрочь они брить бороды в 705 году и отступился от них сибирский губернатор, что-де коли и ныне так же стоять, то будет от государя милостивый указ…