Степан Паламошный принялся за дело. Кнут в его руках извивался змеёй и жалил, жалил… После шести десятков ударов Лаврентий обмер, и Волынский велел прекратить наказание.
Когда Хомяков оклемался, его отправили в Енисейск.
Глава 5
Аггей Чижов с товарищами дождались-таки государевой милости. Их выпустили из темницы и отправили домой. Через три месяца добрались они до Тобольска. Хотели переждать лютые морозы. Но пережидать их пришлось в тюремной избе. Воевода Василий Борисович Шереметев приказал их арестовать по устному извету земляков Чижова: Василия Былина, Тимофея Копылова и Ивана Широкого, которых Волынский отправил из Томска вместе с Петром Сабанским.
Воеводе Шереметеву томские противники Бунакова предъявили написанную в московской тюрьме Тихоном Мещерениным грамотку к казакам. Добыли они ее так.
За две недели до прибытия Аггея Чижова с товарищами в Тобольск из Москвы пришел Тихон Серебренник. Земляки пригласили Тихона в кабак, упоили в стельку, обшарили и нашли грамотку челобитчиков. Воеводе Шереметеву заявили, что Аггей «с товарыщи» призывают к бунту, призывают стоять всем городом в правде.
Шереметев личной персоной пожаловал на допрос Чижова в 3-й день февраля. Сам спросил сурово о главном:
— В какой такой правде велели вы томским служилым людям стоять в своей воровской грамотке?
— Я, Аггейко, с товарищами посланы были из Томского города челобитчиками от всего города к государю, потому что служилые люди к князю Щербатому под суд не пошли, убоясь смертного убойства и писали мы им, чтобы стояли они в сей правде и нас бы не выдали!.. — ответил Чижов.
— Отчего вы убоялись убойства от князя Щербатого, коли в государевом указе ему было велено никому не мстить и без государева указу опалу никому не чинить!..
— Потому убоялись, что Щербатый есть вор и изменник и верить ему не надлежит!..
Шереметев велел держать томских челобитчиков в тюрьме. На следующий день ему донесли, что томский выборной есаул Никита Немчинов-Барабанщик за трапезой в кабаке под горой говорил, что ежели томских челобитчиков не отпустят, то по весне подымутся из Томского города служилые люди человек двести или триста и пойдут к государю в челобитчиках.
Далее — более. Гулящий человек, пришедший из корел, тюремный сиделец Василий Павлов, донес на томских челобитчиков, что он слышал их такие воровские речи: что ежели не добьются на Осипа Щербатого указу, то перебьют всех, кто их ныне выдает и уйдут через Камень, либо на Лену, на Собачью реку… Чижова с товарищами пытали на дыбе, но они в таковых словах не сознались. Пока же шел сыск, Павлов сбежал из тюрьмы…
Шереметев написал в Москву, что челобитчиков надобно держать в тюрьме, ибо они могут учинить воровской завод в Томске. Однако из Москвы пришел указ из тюрьмы их освободить, но в Томск не пускать, пока Волынский и Коковинский не закончат сыск.
Однако сыск в Томске только начинался. Аггей Чижов с товарищами не ведали, что поданными челобитными они навлекли напасти не токмо на себя.
Февральским вьюжным днем Бунакова вызвали в съезжую избу. Он и сам каждый день приходил туда, поскольку готовился к сдаче города, но на этот раз за ним был послан денщик Волынского. Подумалось, что сие неспроста.
Так и вышло. Когда он предстал перед воеводами, то сразу увидел, что свояк Коковинский опустил глаза, а Волынский сказал:
— Илья Микитович, не держи на нас зла, однако указом государя октября 20-го дня надлежит наказать тебя кнутом на козле!..
— За что? — невольно вырвалось у Бунакова. — Я исполнял волю всего города!
— За то, что по февральскому указу не сел править городом вместе с Щербатым и Ключаревым.
— За то служилые опалу с меня на себя взяли!
— И за то тебе в вину поставлено! Вот послушай, за что тебе наказание!..
Волынский взял со стола грамоту и прочитал:
— «…За ево воровство и за непослушанье, что он нашего указу не послушал, с товарыщи, со князь Осипом Щербатым да с дьяком с Михаилом Ключаревым в съезжей избе не сел… а учел сидеть на казачье дворе и дела делать, и в отписках к нам писатца один, и своей дуростью и воровством завел на князя Осипа Щербатова и на дьяка Ключарева челобитье, чтобы ни в чем им не ведать… а томские служилые и всякие люди нашу опалу с нево, Ильи, перенимали на себя…» Далее говорится, что Петра Сабанского не освободил, Подреза не арестовал…
— Мы-то ведаем, а Щербатый, видать, другое писал…
— Ты, Илья, не опасайся, мы скажем палачу, чтоб бил вполсилы иль того слабее! — успокоил Коковинский.
— Да кожа вытерпит, а как душе позор перед людьми стерпеть?..
— Не скажи! — возразил Волынский. — Такие же грамоты посланы в Тобольск, Верхотурье, Туринск и Тюмень, чтоб ежели ты от нас уехал, то наказать тебя в тех городах! Там кожу бы спустили по-настоящему!.. Да другим указом от того же числа велено пытать накрепко Бурнашева по статейному списку!.. Верно ли Щербатый контайшу призывал на Коку войной?
— Я с ними не был, как они с пытки скажут, так, значит, и было!
Перед съезжей избой собрались почти все служилые. Такого в городе не бывало, чтоб воеводу кнутом потчевали! Волынский зачитал государев указ, и Бунакова растянули на козле. Правда, сорочку-срачицу оставили на теле.
— Прости нас, Илья Микитович, мы на тебя опалу накликали! — прокричал из толпы Остафий Ляпа.
— Нет за вами вины!.. Вместе за правду стояли! За правду и потерпеть можно!.. — отозвался Бунаков.
Но терпеть ему особо не пришлось: Степан Паламошный кнутом не стегал, а гладил, так, что даже кровь через сорочку не проступила. Тошно было лишь на душе…
Совсем по-другому прошел розыск по статейному списку с членами посольства к Коке, которых в указе было велено пытать накрепко и огнем жечь. Василия Бурнашева, Якушку Булгакова и Неудачу Федорова били на виске кнутом до обмирания, жгли раскаленными щипцами, но все они стояли на своем: статейный список подлинный, как записано об измене Щербатого, так и было… Лишь Тосмамет Енбагачев, ездивший с Бурнашевым, скрылся от розыска в татарских деревнях.
Глава 6
Дьяк Михаил Ключарев недовольно выговаривал воеводам Волынскому и Коковинскому в съезжей избе:
— Для чего вы следствие над бунтовщиками без меня ведете? На то ведь государева указу не было, чтоб сыск вести без меня!..
— Для того, что ты был заодно с князем Осипом! — сердито сказал Волынский. — Али забыл? От всего города по приезде нашем была подана челобитная, что тебя от сыска отлучить, потому что вы месте с Щербатым на градских жителей ложно писали воровство и измену и хотели их разорить! А ежели весь город взбунтуется, как в Москве было, ты их будешь унимать? От бунта будет лишь разорение городу!.. Дела ведешь с нами, вот и веди! По делам покойного дьяка Патрикеева все ли дела счел?..
— Его дела счесть неможно, ибо книги расходные и приходные дьяк вел не гораздо!.. Посему полагаю недодачу по дьяку доправить на Илье Бунакове!..
— Чего ради Илья должен за дьяка отвечать? Патрикеев с Щербатым долее сидел, так, по-твоему, с Щербатого доправлять недостачу надо? — сказал Коковинский.
— Гляжу, вы стакались с Бунаковым! Поноровку ему во всем чините!
— То-то учинили поноровку на козле! — усмехнулся Волынский.
— Э-э, — махнул рукой Ключарев, — видел я, как вы его кнутом будто били! Я отпишу государю, что ваше битье не битье, а обман!..
— Кто ж тебе поверит, когда весь города видел, как Илью на козле кнутом били!
— Я совет дам, чтоб его спину поглядели! Кого били взаправду, на всю жизнь знаки остаются!.. В том ваша поноровка Илье откроется! А отчего по извету подьячего Васьки Чебучакова на Илью Бунакова объявленного по государеву делу, сыск не ведете? Тоже тут поноровку чините!..
— Всему свое время! Дойдем и до извета Чебучакова!.. — сказал Волынский. — А ты гляжу, крепко спелся с князем Осипом! Иди оприходуй хлебные запасы, что из Тобольска пришли…
