«Провинциал-фискалу Трофиму Григорьевичу Тарский фискал Семен Шильников челом бьет. Сего 1722 году июня в шестой день был я на обеде у судьи земских дел Лариона Верещагина. И тарский житель Аника Переплетчиков говорил с яростью, с тарских жителей сталось смятение и от коменданта Глебовского. Он-де Глебовский прямо изменник. И в то время были за обедом и услышали те слова тобольский поручик Федор Княгинкин да дети боярские Василий Сумин, Иван Костылецкий, да солдат Петр Попов…»

За день до Петрова дня на опушке густого взрослого ельника, откуда уже виделись башни городских ворот, появились два путника: старец в монашеском одеянии с посохом в руке и подросток. Это были отец Сергий и Степка Переплетчиков.

— Сбегай, Степушка, я тут обожду… Да с оглядкой смотри, бог весть, что там деется. Спаси тя Христос! — сказал старец и снял скуфейку, обнажив седые волосы и щурясь от горячего солнца. — Я мигом, батюшка…

Все время по прибытии в скит отец Сергий держал Степку подле себя. Малый приглянулся ему своей сметливостью. За короткое время он узнал всю округу, со всеми пустынниками перезнался и удивлял их своими способностями дразнить птах… После отъезда Байгачева на душе старца было неспокойно.

Вестей из Тары не было, и, беспокоясь, — не присягнули ли тарпане, отец Сергий не выдержал и решил сам прийти в Тару к Петрову дню. Степка запросился с ним проведать мать и братишку. Сергий поначалу не хотел брать, но потом пожалел: малому к пустынной жизни привыкать трудней.

Отец Сергий сел в тени берез и задумался. Над разнотравьем, что пестрело перед ним, слышно было гуденье лета. Он задремал, не обращая внимания на комаров, которые стали донимать в тени. Было жарко, он же не чувствовал жары — в любой зной телу его было просто тепло и благостно. Но и в полудреме приходили, хоть и отрывочные, но ясные мысли. Иногда он приоткрывал глаза, и эта полянка на краю леса казалась ему райским уголком. Он давно отвык умиляться такой красотой, но всегда радовался согласию, в коем пребывал лесной мир вокруг, и досадовал, что нет такого согласия меж людей. Волк-хищник по природе, а человек — по зависти. И полнится земля хищниками: вероотступниками, гонителями и тайнохулителями, ругателями и ненавистниками рода христианского, кои влезли татски в овчее стадо и отторгли немалую часть душ христианских. Ему иногда хотелось сделаться лесным деревом, дабы не чуять душой злобы сего мира. Но это было только в минуты слабости и усталости, ибо каждый день в груди горел огонь, который жег его и подымал голос пророчества. Этот огонь толкал его к людям и повелевал открывать им истину, открывать Христом Богом изреченное слово, дабы помочь людям победить злокозненную силу и восприять в будущем радость и бессмертие души…

А истина же человеку непросто дается, за истину и пострадать иной раз надобно. Даже среди пастырей, за истинную веру радеющих, случаются затмения и рознь на радость врагам-никонианам. Так было тут, за Камнем у него, Сергия, с Иваном Смирновым, а еще памятнее была рознь у него в бытность на Керженце, куда пришел он из монастыря. Тринадцать лет тому было то…

Великая распря шла по скитам Керженским в те годы между Ануфриевым согласием и Софонтиевым да Дьяконовым согласиями из-за спорных писем протопопа Аввакума и такого же страдальца за веру истинную дьякона Благовещенского собора Федора. Аввакум писал о Пресвятой Троице, будто она трисущная, рассекается на три равные естества. И Отец, и Сын, и Святой Дух сидят, как три царя небесные. О Христе Спасителе писал, будто он сидит на престоле, соцарствуя Святой Троице как Бог особый, будто Бог воплотился в утробе Девы только благодатью своею, а не ипостасью…

Отец Сергий, еще в монашестве будучи, выучил наизусть те письма. «Федька, а Федька! Ох, собака, бл…дин сын, гордый пес, помнишь лаишь: ты, Аввакум, свинья, что знаешь. А я небесныя тайны вещаю. Мне дано. Словом говорю троицу, а умне во отце сына и духа верую…» Велик был страдалец, а тут истину не узрел. Отверг отец Сергий письма те, ибо не в согласии они с учением Апостольским.

В Керженских же лесах, куда пришел Сергий, много лет старец Ануфрий те письма за вечное евангелие почитал, сея меж скитников разлад и смуту. Не на одном соборе православные керженские старцы осуждали Ануфрия, тот давал им слово, даже раз заручное письмо написал, что отрекается от писем, но затем снова начинал мутить пустынников, сбивал в свой толк.

Не вынесли такого лукавства отцы и скитники, ожесточились на коварного старца. Собравшись по благословению отца духовного священноинока Сафония у отца Никодима, числом около семидесяти, послали они к старцу Ануфрию, чтобы он к ним пришел для духовного совета и объяснения. Но Ануфрий сказал гонцу, чтобы отец Никодим пришел с немногими отцами к нему в келью.

Отец Никодим взял с собой отца Васанофия, Феофила, Иова, Селиверста и Сергия.

Келья старца Ануфрия — большой пятистенок на подклете с окнами, затянутыми круглый год прозрачной слюдой, — стояла на самом высоком сухом месте. Не зря старец почитался самым богатым скитником на Керженце. Еще кельи за деревьями не видать, а уж тропинка выложена колотыми плахами и подводит к самому дому. Рядом с ним часовня с остроконечной под крестом башней, далее амбары, сараи…

С высокого крыльца под навесом с резными причелинами к пришедшим спустился старец Паисий и, ответив на приветствие «Спаси Христос!», сказал, что в келье старца Ануфрия нет и что он в служебне вершит молитвы, отдает поклоны и будет нескоро.

— Недосуг нам ждать, ибо по посланию собора мы тут, — сказал отец Никодим и направился к часовне.

Старец Ануфрий с лицом, будто вылепленным из воска, худой и жилистый, не обернулся, когда отцы вошли в моленную. Он лишь быстрее зашептал молитву и, перебирая затертые до лоска кожаные лепестки лестовки, еще усерднее стал бить поклоны. Постояв немного, отец Никодим решительно остановил его:

— После домолишь, отец Ануфрий, нас собор ожидает.

Ануфрий. недовольно зыркнув черными глазами, выпрямился и молча повернулся к отцам.

— Пошто ты Аввакумовы письма за вечное Евангелие почитаешь, пошто опять скитников мутишь? — в сердцах спросил отец Никодим. — Мы по заручному писанию твоему поверили. А в том письме написано, кто те письма станет чести и толковати, тех от церкви отлучать и ни в чем не общаться с таковыми!

— Мы Аввакумовы письма никогда не отложим! — мрачно сказал старец Ануфрий.

— Не «мы» глаголь, но «аз», ибо подаяниями своими миру свое согласие держишь! Тебя скитники за ересь не отлучают, убоясь скудости телесной и дабы не обнищати, — сердито сказал отец Феофил.

— Не место тут лаяться, в мою келью пойдемте, — оборвал его старец Ануфрий.

По пути к дому Ануфрий приостановился, окликнул работника и что-то негромко проговорил ему.

— Так пошто ты не отложишь те Аввакумовы письма? — спросил отец Никодим, когда отцы расселись по лавкам в келье.

— Не подобает отложить те письма, ибо страдалец велик писал их, — сказал старец Ануфрий и упрямо сжал губы.

— Мы веруем божественному апостолу глаголющу или ангелу, коий благовестит, — вступил в спор отец Сергий, — хотя Аввакум и многострадальный муж был, но в писании его много хульных речей на православие и святые книги. Не по писанию в сих письмах его вера!..

— Горе нам и времени сему! — ехидно усмехнулся старец Ануфрий. — Дитя ты молодехонькое, хоть и борода с сединой, дерзаешь высоко, а нам право и слушать не хочется учительства твоего! От кого ты учительской-от сан восприял и кто тя в учителя-то поставил? Спаси, Бог, от поученья твово, а хорошо бы, друг, меру знать! Высоко летаешь, да лишь бы не свалиться с тоей высоты!.. Ты в наших лесах давно ль?..

— Где те письма! — вскипел от обиды отец Сергий. — Покажи нам их да покажи, где в Священном Писании писано о Святой Троице, что-де три царя или три существа и естества равные особо сидят?

Покажи, где писано, что Бог везде благостию и промыслом, а не существом? Кто сказал, ежели Евангелию поклоняетеся написанному чернилами, то татарский обычай?..