На другой день к Щербатому были посланы денщики с тем же указанием: освободить двор. Вернувшись, они сообщили, что князь не выходит и сказал, что ему выйти, значит, выйти на смерть, и что выйдет он только, когда Михаил Петрович сам придет и его защитит…

— Много чести блудливому воеводе! — разозлился Волынский.

Вызвал Бунакова и спросил:

— Есть в городе, кто князю Осипу дружен, с кем не испугается выйти?

— Полагаю, сыну боярскому Степану Неверову он поверит!

— Пусть Неверов соберет для охраны казаков и приведет перед обедней Щербатого и Ключарева в собор для оглашения государева указа, и ты там же будь!

Троицкий собор был битком забит. Так, что Степану Неверову и казакам, охранявшим Щербатого и Ключарева, пришлось расталкивать толпу. Послышались злые возгласы: «Кровопивца!», «Дождался, изменная рожа!», «Будет тебе, вор, от государя!»

Волынский в тишине с амвона зачитал царский указ о смене воевод и указ о проведении следствия по жалобам городских жителей.

Затем вместе с Щербатым, Бунаковым и Ключаревым новые воеводы пошли к старой съезжей избе. Вместе с ними в избу вошли Федор Пущин, Василий Ергольский, Василий Мухосран, Остафий Ляпа, Иван Чернояр, Зиновий Литосов, Филипп Петлин, Степан Моклоков, Степан Неверов, подьячие Захар Давыдов и Михаил Сартаков и таможенный голова Федор Митрофанов.

Волынский и Коковинский сели во главе стола, остальные — на лавках подле стола и у стены.

Волынский встал и сказал:

— Согласно государеву указу нам надлежит принять у прежних воевод город безволокитно. Счесть денежную казну, соболиную казну, порох и свинец и хлебные запасы… Надлежит принять, — развернул он лист и прочитал: «Печать царства Сибирского Томского города, и город, и острог, и городовые и острожные ключи, и взяв с собою городничих идти по городу и по острогу, и пересмотреть на городе и на роскатех всякого наряду и городовых и острожных крепостей, и слухов, и подкопных мест…»

Волынский положил лист и закончил:

— Приняв город у обоих воевод, надлежит недостачу доправить на них и отпустить в Москву!

— Меня с Илейкой равнять не надлежит! — надменно сказал Щербатый. — Я государем поставлен на воеводство, а он бунтовщиками!.. И отвечать за то, что ими уворовано, я не буду! Одного пушечного зелья на пальбу по праздникам в угоду бунтовщикам сколько зряшно потрачено!..

— Да ты сам первый вор! — вскочил Васька Мухосран. — Всю недостачу на тебя одного доправить надо!

— Тебя не спрашивают, не сплясывай! — огрызнулся Щербатый.

— Напрасно не дали тебя, вора и изменника крестному целованью, в воду посадить! — с сожалением воскликнул Васька.

— Ты, Осип, нос-то не задирай, не то быстро его опустим! — с угрозой сказал Федор Пущин.

Щербатый злобно на него зыркнул, но ничего не сказал.

Дабы не дошло дело до рукоприкладства, Волынский приказным тоном сказал:

— Всем, кто к какому делу приставлен, к зелейному погребу, к винному погребу, к соболиной казне, к таможенному делу готовить приход и расход для росписного списка! Покуда росписной список, Осип Иванович и Илья Микитович, не подпишите, Москвы вам не видать! Мы же с Богданом Андреевичем Коковинским и с дьяком Михайлом Ключаревым начинаем сыск по градским челобитьям!

Осип Иванович Щербатый после прибытия новых воевод уже несколько дней пребывал в постоянном раздражении духа. И было отчего! Не такого разрешения бунтовского дела ждал больше года. И что же вышло? Прислали вторым воеводой свояка Илейки, Богдана Коковинского, а первым воеводой давнего недруга ему, Осипу, Михаила Волынского. Эту недружбу к себе и поноровку Илейке Бунакову он почувствовал с первого дня. Его, князя Щербатого, сравняли с каким-то безродным дворянишком и бунтовщиком!

Вчера Волынский захотел, чтобы вместе передали ключи от городских и острожных ворот. Городские ключи с начала бунта остались у Щербатого, а острожные у Илейки. Осип Иванович отказался отдавать свои ключи вместе с бунтовщиком… А поставили его с женой и дворовыми людьми в избе на лугу у посада в неогороженной избе. Приходи, Федька Пущин, убивай воеводу!

Он отправил государю челобитную с жалобой на Волынского и Коковинского, в которой писал, что они беспрестанно пируют друг у друга, переезжая из дома в дом, что велел Волынский в его, Щербатого, «росписной список написать подьячему, чем владел и ведал по своему воровскому умыслу и самовластием Илья Бунаков», что будто принял у него, Щербатого, город и острог, и городовые и острожные ключи, «и на городе наряд». Еще написал: «И волочили меня к себе в съезжую избу на всякий день; воры Илья Бунаков с товарыщи меня лаяли и позорили, а они их, воров, не унимали».

Вот и сегодня, в 12-й день августа, известили, что после обеда надлежит быть у них с ключами и городской печатью.

У дверей съезжей избы он едва не столкнулся с дьяком Михаилом Ключаревым. Тот выскочил из дверей с злым красным лицом.

— Кто там? — спросил Щербатый.

— Советниками Ильины подали, будто от всего мира, челобитную, дабы меня к сыску в городе не пускать!

— И что воеводы?

— Сказали, что мне у сыска быть не надлежит! Не дождавшись на то государева указу!

— Отпиши о том государю! Поноровку воеводы ворам и изменникам чинят!

— Отпишу, Осип Иванович! Непременно отпишу!

В избе он увидел ненавистных ему людей: Илью Бунакова и главных его советников — Федьку Пущина, Ваську Ергольского, Ваську Мухосрана, Осташку Ляпу, Ивашку Чернояра и Фильку Петлина.

— Осип Иваныч, хватит упрямиться, сдавай ключи и печать и верни все бумаги, кои в свой дом унес! По твоей вине мы город принять не можем! — обратился к нему Волынский.

— Вы город принять не можете не по моей вине, а по Ильиной вине и его советников! — кивнул Щербатый в сторону Бунакова. — А меня с ним ровнять не надлежит!

— Коли немедля не сдашь городские ключи и печать, останешься зимовать! — сердито воскликнул Волынский.

— Вот се верно! — одобрил Федор Пущин.

Щербатый скрипнул зубами и процедил:

— Черт с вами! Отдам…

И направился к выходу. Но Волынский остановил его:

— Останься, Осип Иваныч! Получен указ по государеву делу на тебя, Григория Подреза-Плещеева. Указано провести меж вами очную ставку! Его сейчас приведут… Челобитчики, подите во двор и не мешайте сыску.

Когда Подреза привели, Волынский сказал:

— По государеву указу от марта третьего дня проводим между вами очную ставку… Григорий, наперед скажу, что велено, коли ты не скажешь, в чем государево дело, или будешь говорить, что скажешь в Москве, тебя не слушать, вракам твоим не верить и огнем жечь!.. Спрашиваю, подьячий, записывай, — приказал он Захару Давыдову, — какое есть государево дело на воеводу Осипа Ивановича Щербатого?

Григорий осклабился и, презрительно глядя на Щербатого, ответил:

— Никакого государева дела за воеводой нет!..

— Чего для ты ложно извещал на воеводу?

— Чтоб выйти из тюрьмы! Он же меня безвинно в тюрьму кинул!..

— За ложный извет будешь наказан кнутом! По указу же после наказания велено отправить тебя на службу в Якутск в чине сына боярского…

— Давно его туда надо было! — удовлетворенно сказал Щербатый.

— Я тебе, Оська, давно сказывал, что далее Якутска не сошлют! — ухмыльнулся Подрез.

Когда Григория увели, Волынский сказал Щербатому:

— Осин Иваныч, по тебе особый государев указ пришел от марта четвертого дня… Велено посчитать тебя порознь за годы, что ты городом правил, росписной список отдельно составить, а за отчетом всяких дел велено считать Илью Бунакова и подьячих, на них же доправить недоимки, какие будут…

Щербатый в душе возликовал: «Слава богу, дошли мои челобитные и отписки до государя!»

Волынский продолжил:

— Однако, покуда росписной список по себе не подпишешь и города не сдашь, из Томска не уедешь.

Осип Щербатый упрямиться не стал, сдал ключи и печать, подписал росписной список и августа в 19-й день отбыл из города на девяти дощаниках, нагруженных воеводским добром.