Бунаков кивнул, соглашаясь:

— Пошлю десятника Филиппа Помельцева с двумя казаками…

Тут же велел Захару Давыдову выписать наказную память, по которой надлежало им ехать навстречу челобитчикам, расспросить их и возвращаться назад, «итти наспех днем и ночью».

Филипп Помельцев-Крылышков вышел из Томска в Нарым в 28-й день февраля.

Но уже марта 3-го дня вернулся и сообщил, что, по сказкам сургутских казаков, Федор Пущин еще не дошел до Сургута. Значит, в Томске будет, скорее всего, не ранее как через месяц.

В 4-й день марта в съезжую избу, где находились кроме Бунакова и подьячих Василий Ергольский, Остафий Ляпа, Тихон Хромой, Иван Чернояр, Филипп Едловский, Филипп Петлин, Филипп Помельцев-Крылышков, Яков Золоторенок и еще несколько казаков, «советников» Бунакова, ввалились десятка два казаков во главе с детьми боярскими Степаном Моклоковым, Иваном Лавровым и Степаном Гречаниным. Едва переступив порог, Гречанин громко потребовал:

— Илья Микитич, исполни государев указ, освободи из тюрьмы Петра Сабанского с товарыщи и заарестуй Гришку Подреза!

— Я против государева указа не иду! — потупя взор, сказал Бунаков и приказал денщику Мешкову: — Возьми двух казаков и приведи сюда Григория…

Но когда привели Григория, Филипп Петлин закричал на Илью:

— Ты не можешь Григория арестовать, он на поруке у всего мира!

— И Сабанского не выпускай! — поддержал его Филипп Крылышков. — Он первый ушник у князя Осипа!

— А другой мир требует арестовать! И государь повелел! Мне как быть? — с досадой воскликнул Бунаков.

— Ты нас слушай! — крикнул Филипп Едловский. — Для того мы тебя и выбирали, чтоб ты нас слушал и делал!

— Не вам, Филькам, меня учить, что мне делать! — разозлился Бунаков и приказал денщикам: — В чулан их под арест вместе с Подрезом!

— А вы, — обратился Бунаков к Моклокову и Гречанину, — подайте заручную челобитную, чтоб я выпустил Петра Сабанского и арестовал Григория!

Гречанин возразил:

— Не станем мы писать никакую челобитную! Ты по государеву указу то должен исполнить! Гришку арестовал, то верно сделал, теперь отпусти Сабанского и других арестантов!

Когда ходатаи ушли, Ляпа обратился к Бунакову:

— Илья Микитович! Фильки дело говорят: нельзя выпускать Сабанского, кровь может быть большая! Казаки десятками бродят по улицам с кистенями и булавами, грозят прибить тех, кто пойдет под Щербатого!..

Бунаков махнул рукой:

— Да я для виду их заарестовал! Откройте сени, отпустите…

Хотя в душе Илья готов был исполнить царский указ в полной мере, но, не получив поддержки хотя бы тех, кто указ признает, понял, что придется идти с городом до конца.

В конце марта казаки Филипп Соснин и Дмитрий Заливин, привезшие царские грамоты, собрались обратно в Тобольск и пришли в съезжую к Илье Бунакову.

— Илья Микитович! Мы повеление тобольских воевод исполнили, государевы указы доставили, — обратился к Илье Соснин, — пора нам вертаться…

— Я вас не держу! Поезжайте, сани велю вам дать, подорожную выпишу…

— Нет ли у тебя каких отписок в Тобольск аль в Москву, по пути можем отвезти.

— Ладно, езжайте!.. Отписки свои после отправлю…

— Как знаешь, тебе виднее!..

Накануне Соснин и Заливин были у князя Щербатого, который вручил им несколько важных бумаг, полагая, что гонцов, доставивших царские грамоты, никто трогать не будет. Среди них была подробная отписка в Москву его, князя Щербатого, и дьяка Ключарева о том, как были приняты царские грамоты, о том, что государев указ не исполнен и его по-прежнему не допускают к воеводской службе. Кроме того, была челобитная Петра Сабанского с арестантами, отписка о неудачном походе на Сакыла и прочие «грамотки советные к государевым боярам и окольничим».

Вместе с Сосниным и Заливиным Щербатый отправил своих холопов Матвея Петрова, Ивана Обуткова и Ивана Воронина и приказал им, как минуют Нарым, забрать все бумаги у Соснина и доставить как можно скорее в Москву. Холопы добыли у казаков нарты с двумя оленями в добавок к саням, выделенным Бунаковым, и поутру все отправились в путь по зимнику вдоль Томи.

Когда миновали устье Томи, на Оби наткнулись на заставу остяков Чепинской волости. Два остяка, вооруженные пальмами — ножами на короткой палке, схватили под уздцы лошадь и остановили ее. Ездовые оленьи быки, тянувшие нарты за санями, стали сами, потянулись к обочине и начали разбивать копытами наст. Подбежали еще десяток остяков с луками в руках и окружили путников. Из чума, крытого оленьими шкурами, вышли не спеша князцы Соголбай и Молтормас и направились к саням.

Соголбай спросил по-русски:

— Куда идешь?

— В Тобольск идем… В Томский город государев указ принесли…

— Воевода Илья отпускал? Бумага его есть?..

— Вот подорожная от него…

Соголбай долго разглядывал отпечаток бунаковского перстня, шевелил беззвучно губами, читая по слогам фамилии казаков.

— Про два человека тут писано, а эти кто?.. — кивнул он на холопов Щербатого.

— Да с нами по пути в гости в Нарым едут…

— Смотреть будем, — сказал Соголбай и по-остяцки велел обыскать всех пятерых.

Бумаги у Соснина нашли быстро и подали Соголбаю. Увидев городскую печать Щербатого, Соголбай резко что-то крикнул остякам, и они накинулись на казаков и холопов Щербатого. Не успели те и глазом моргнуть, как у них отняли пищали, сабли и ножи.

— Бумаги, князь Осип, везешь! — зло сказал Соголбай. — Князь Осип враг наш!..

Молтормас подскочил к Соснину, схватил за воротник полушубка, затряс казака и что-то забормотал яростно по-остяцки.

— Чего ему надо от меня? — вырываясь, крикнул Соголбаю Соснин.

— Он говорит, что у князя Осипа черное сердце!.. Говорит, что князь брал ясак с его людей за мертвых… Говорит, что князь убил его сына: жена его скинула от тяжелых волочки и тяжелых подвод для Осипа!.. Что он будет помощников князя убивать за сына… Он посадит вас всех в воду!..

— Нас нельзя трогать! Мы государевы люди, по государеву указу мы можем брать бумаги и у Щербатого, так повелел государь!..

— А Федька Пущин и воевода Илья приказывали людей с бумагами князя Осипа держать!..

По приказу Молтормаса остяки накинулись на задержанных и принялись их избивать. Затем содрали с них одежду, оставив в одних подштанниках и, подталкивая в спину ножами на палках, подвели к полынье.

Но тут Соголбай заспорил с Молтормасом. Стал его убеждать, что Бунаков велел только не выпускать людей с бумагами Щербатого, но убивать не велел, что от того от царя может быть на них опала великая…

Молтормас недовольно ощерился, но приказал вести пленных от Оби обратно.

— Одежду отдайте!.. — трясясь от холода, сказал Заливин.

— Дам! — усмехнулся Соголбай.

Возле чума им выдали по рубашке из рыбьей кожи. Но согревали они плохо, и Заливин попросил:

— Пустите в чум, нехристи!.. Иначе Бог вас накажет!..

— У нас свой бог Ас-ях-Торум, обского народа бог! — гордо сказал Соголбай и, хитро прищурившись, добавил: — Пусть ваш бог вам поможет и тепло даст!

— Господи Исусе Христе, спаси и сохрани!.. — перекрестился Заливин.

В это время на дороге со стороны Нарыма послышался возглас каюра:

— Ехэй — ехэй — ехэй!..

И скоро подкатили аргиши — сцепленные друг с другом трое нарт, — которые тянула четверка оленей.

К Соголбаю и Молтормасу подошли князцы Тондур, Кутуга и толмач Дмитрий Тихонов Новокрещен, возвращавшиеся из Москвы, куда ездили с Федором Пущиным. За ними подошел в тяжелой меховой дохе десятильник Григорий Пирогов, посланный архиепископом Герасимом в Томск.

Тондур и Кутуга заговорили с Соголобаем и Молтормасом, стали рассказывать о поездке в Москву, о том, как ласково принял их царь…

Оглядев трясущихся в рубашках из стерляжьей и налимьей кожи людей, Пирогов спросил:

— Отчего русские люди раздеты?

Соголбай и Молтормас наперебой заговорили по-остяцки. Толмач Дмитрий переводил.