Тараканову надавали тумаков и посадили на цепь под палубу дощаника. Потом пошли всей ватагой в острог к церкви, где шла обедня, отматерили воеводу Нарбекова и пригрозили на обратном пути, поднять нарымских казаков и раскатить воеводский двор по бревнышку.

Июня в 11-й день они были в Тобольске. И тобольский воевода Иван Иванович Салтыков выдал Ивану Чернояру хлебный запас, который и был благополучно доставлен в Томск.

В 9-й день сентября с письмами, отобранными у Тараканова, из съезжей избы в трапезную Богоявленской церкви пришла орава возмущенных казаков во главе с сынами боярскими Василием Ергольским, Юрием Едловским, Юрием Трапезундским. Казак Тихон Хромой подошел к церковному старосте казаку Сергею Алексееву и громко приказал:

— Зови попа Сидора для обличенья в кругу!

— Он сейчас свершает таинство крещения… В чем его вина?..

— Письмо против мира написал архиепископу, потакая сыну своему духовному Щербатому! Закрой покуда двери, чтоб не сбежал, как покрестит…

Алексеев позвал пономаря, и они вдвоем закрыли все двери.

Закончив крещение, поп Сидор скрылся в алтаре.

Казаки сгрудились у иконостаса, и Василий Ергольский закричал:

— Выходи, Сидор, не доводи до греха!

— Мне надобно к обедне готовиться!.. Я вам для какой надобности нужен?

— На круге расскажем! Выходи!

— Мне надобно к обедне готовиться!

— Выходи, Сидор! Иначе войдем в алтарь, и не сдобровать тебе!

— Ладно, выхожу!

— Господи, спаси и сохрани! — прошептал Сидор и приложился к образам Спаса и Богородицы.

Едва ступил за Царские врата, как его тычками погнали к двери и вытолкали на паперть, у которой толпились казаки.

— Казаки, слушайте, что сей рясонос про вас написал! — крикнул Василий Ергольский и прочитал письмо Сидора архиепископу Герасиму.

— А вот чему он научал писать Оську Щербатого!

Ергольский прочитал письмо Щербатого тобольским воеводам.

Раздались злобные крики:

— Христопродавец! Крови нашей захотел!..

— В железа его!

— Воевода свои письма сам писал, а мне десятильник Коряков писать велел!.. — попытался оправдаться Сидор.

— А ум у тебя черт отнял? — ткнул его в плечо Тихон Хромой. — Против мира идешь, нас жить по Христу учишь, а сам сатанинские дела творишь!

— Бей изменника! — крикнул Остафий Ляпа и столкнул Сидора с паперти. На попа посыпались удары. Его повалили на землю и стали пинать ногами. В это время раздался истошный женский крик:

— Ироды, не бейте его!

Это была жена Сидора, Анна. Она налетела на обидчиков мужа и стала их отпихивать. На помощь ей кинулась взрослая дочь. Но досталось и им. С попадьи сдернули волосник, разбили лицо. У дочери сорвали летник, располосовали от горла рубашку, и она, закрывая грудь, побежала прочь. Попадья пронзительно голосила и швыряла комья земли в казаков. Но казаки отстали от Сидора, лишь когда он перестал шевелиться. Так его и оставили лежащим замертво на площади перед церковью.

Государь Алексей Михайлович принимал в Приемном покое томских челобитчиков. Накануне вместе с боярином Алексеем Никитовичем Трубецким разбирал томские челобитные, по иным докладывал Трубецкой, иные государь читал сам. И вот томские челобитчики стоят перед ним без шапок и ждут его высокого слова. Возле трона недвижными истуканами замерли рынды в белых терликах-кафтанах, в белых же сафьяновых сапогах и в рысьих шапках с топориками на плечах. Накануне казаки выбирали десять человек, которые предстанут пред царскими очами. Порешили так, чтоб от всех сословий слово государево услышали их посланцы. Потому с Федором Пущиным пошли от казаков Иван Володимирец, Васька Мухосран, Семен Паламошный, Федор Батранин, Пятко Тарский, войсковой подьячий Тихон Мещеренин, остяк Тондур Енгулов, толмач Дмитрий Тихонов, оброчный Василий Титов. Перед входом во дворец их обыскали. Да они сами ведали, не дай бог прийти в Кремль с оружием!

— Я прочитал ваши челобитные, — заговорил Алексей Михайлович, и Трубецкой торопливо снял шапку.

— По всем челобитным мною даны указы. Над князем Щербатым по вашим жалобам будет учинено следствие и суд! Указал я поставить в ваш Томский город новых воевод. Указ о том отправится немедля, наперед вас, дабы смуты в городе не было… Следствие будет в Тобольске и Томске и над теми, кого вы держите под арестом…

Указал я казенную десятинную пашню, как и прежде, пахать и засевать мерою в одну тысячу восемьсот квадратных сажен, а не вдвое больше, как повелел дурном князь Щербатый….

При этих словах Василий Титов одобрительно закивал головой.

— Ему же князю указал, дабы он ясырь не перекрещивал и на Русь не отправлял, дабы ясашных наших людей не обижал, за мертвых людей соболей бы не брал…

Довольный, заулыбался Тондур Енгулов.

— Казаку, что был в ленской посылке восемь лет без жалованья… — Алексей Михайлович приостановился, посмотрел на Трубецкого, и тот подсказал: — Роману Немчинову, государь….

— Роману Немчинову выплатить жалованье за два года!.. Вам всем, кто с челобитьем пришел, дадут подорожные, деньги в подъём и на дорогу, по пять аршин камки и грамоты наши вам будут даны…

Федор Пущин вышел вперед, поклонился в пояс и сказал:

— Дозволь, государь, слово молвить!

— Говори!

— Да сохранит Бог мудрость твою и здравие твое на многие лета! Благодарим за милость твою, а мы, холопы твои, народились, иные как вот Иван Володимирец и состарились в Сибири. Иван Томский город ставил с другими казаками. Мы, холопы твои, служили отцу твоему блаженной памяти великому царю и великому князю Михаилу Федоровичу верою и головами своими и кровь за государя проливали и проливаем! Вот у Романа Немчинова семь ран в ленской посылке было, и другие многие изранены, и головы складываем за тебя, государя, и никакого дурна от нас не бывало. И впредь, государь, будем служить тебе в Сибири безизменно!.. Только избавь, государь, нас от воров и хищников в человечьем обличье!

— Как я сказал, так и будет! — сдвинул сурово брови Алексей Михайлович. И под русым пушком бороды запунцовели щеки. — Всегда буду судить по справедливости! Ступайте с Богом и служите на благо наше!

Грамоты, подписанные государем в 19-й день сентября 7157 (1649) года, были отправлены с двумя тюменскими казаками в 28-й день сентября. Тобольскому воеводе Салтыкову приказывалось немедля отправить их в Томск, «чтоб меж томских воевод и служилых людей розни и нашему делу порухи не было». Через четыре месяца и семнадцать дней царские грамоты прибудут в Томск.

Федор Пущин с челобитчиками тронется из Москвы через два месяца после отправки грамот.

Давно облетели листья с деревьев, под березами будто лисьи шубы брошены. Миновало бабье лето. Над городом нависали темно-синие клочьями рваные тучи, грозя дождем. Через седмицу закончится октябрь месяц, а там уж жди снега. Илья Бунаков шел к съезжей избе мимо отстроенного нового города, белеющего срубами стен и башен и, довольный, отметил, что плотники уже прорубают бойницы в стенах, притворах и городовых воротах. Надо отписать в Москву, что новый город срублен, при нем срублен!

Отныне можно не опасаться шальных набегов калмыков. Вовремя по его письму прислали из Тобольска и пятьдесят пищалей. Правда, указали, прежде чем раздать кому-либо, узнать, получал ли он ранее пищаль. Ежели пищаль утрачена в бою, выдать ему новую пищаль, а ежели потерял, отдал в заклад или пропил, тому тоже выдать, однако взять с него три рубля за пищаль… Пищали были розданы служилым, посадским и пашенным людям.

Пришла пора проверить, как с ними умеют управляться.

В съезжей избе Бунаков приказал денщикам Семену Тарскому и Дмитрию Мешкову:

— Известите всех служилых людей и детей боярских и всех казаков, которые будут не в караулах, чтоб назавтра с утра пришли на смотр к озерку за задней острожной стене с пищалями!.. А как известите, приготовьте плахи, в которые стрелять, да батоги — нерадивых учить!..