После взрыва Федька некоторое время неотрывно, будто окостенев, смотрел в слуховое оконце, затем ткнулся лбом в самцовые бревна и медленно, весь сотрясаясь, сполз на землю, которой был засыпан потолок дома Падуши. Час назад до этого они, как всегда, прибежали в дом Падуши и залезли на чердак.

Когда же казаки стали выходить, к ним поднялся и хозяин. Степка попробовал было утешать своего друга, но, поняв скоро, что не поможет, стоял рядом с ним и растерянно смотрел на вздрагивающие плечи. Иван Падуша бросился к оконцу в продолжал жадно смотреть, что происходят вокруг дома Немчинова. И когда солдаты окружили вышедших, он оторвался от оконца, посмотрел на Федьку, хотел что-то сказать, махнул рукой и спустился вниз. В горнице увидел встревоженных Василия Кропотова и отставного солдата Архипова, прибежавших на взрыв.

— Че делать, Иван? — спросил Кропотов.

— Запираться надо немедля… Помогите три мешка муки перенести из амбара в дом…

Они перенесли муку. В это время солдаты стали теснить от дома Немчинова народ, и во двор Падуши вбежали сосед Калашников с женой и племянник полковника Немчинова, Иван.

— Иван, дядька мой зажегся, а ты никак продался! — яростно крикнул Падуше племянник Немчинова.

— Не базлай! — осадил его Падуша. — Я запираюсь, в руки им не дамся… А вы, покуда солдаты не пришли, по домам ступайте…

— Мы с тобой остаемся! — сказал Кропотов, взяв за руку Дашутку.

Падуша чертыхнулся, вспомнив о Федьке со Степкой, и полез на чердак. Федька все так же, уткнув лицо в колени, сидел недвижно и отрешенно.

— Ребята, уходить вам надо! Решил я засесть, а вы пробирайтесь в пустынь к Сергию, обскажите наши дела. Ты, Федор, держись… Ты мужик. Отцово дело продолжить должен! Ступай к отцу Сергию, ступай, парень… — ласково тронул его за плечо. Федька уткнулся Падуше под мышку.

— Ступайте, ребята… Бог весть, свидимся ли еще… Падуша перекрестил ребят и легонько подтолкнул их к лестнице:

— Задами ступайте, скорей, скорей!.. Солдаты могут быть!

Проводив ребят, Падуша вернулся в горницу.

— Мы тоже порешили с тобой быть, — сказал Архипов.

— Уж коли Иван Гаврилыч жизни не пожалел за веру истинную, не захотел к присяге за безымянного идти, то и мы страдать хотим, чтобы к присяге той не потянули… Дабы прощения у Господа за грехи наши вымолить.

— Оставайтесь, на миру и смерть красна, — сказал Падуша.

В ворота сильно застучали.

— А вот и гости никак пожаловали!

Василий Казачихин варил на печи-времянке в огороде льняное масло для олифы, которой надлежало покрыть готовую икону, когда услышал взрыв. Вместе с братьями и отцом он побежал к дому полковника Немчинова и был там, когда из дома выносили обгоревших.

— Все сгорели? Все?.. — спрашивал он всех вокруг потрясенно. — Все зажглись?

— Другие вышли, — ответил кто-то и показал на казаков, окруженных солдатами. Василий подошел к ним. С краю, зажав окровавленное плечо, сидел Васька Поротые Ноздри и пытался рукавом рубахи стянуть рану. Василий бросился было помочь, но получил в грудь сильный удар прикладом фузеи, отступил и, пошатываясь, выбрался из толпы, зашагал к дому. Ворота дома оказались запертыми. Он застучал.

— Отец, Богородицей заклинаю, не запирайтесь! Кому лучше станет, что зажгетесь вы? Кто лучше станет ли? Лишь слугам антихристовым радость!

— Душа спасется!

— Может ли душа спасенной быть, коли зло ею учиняется? Подумай, отец, не зло ли смерть твоя для меня, твоего дитяти, не зло ли она для внуков твоих? Многие казаки от полковника вышли, пошто же ты жечься хочешь? Никто покуда вас не трогает. Не придут солдаты! Не придут!..

— А вы че думаете по сему? — спросил Иван Казачихин старших сыновей.

Те, потупив глаза, пожали плечами.

— Ладно, обождем… — задумчиво сказал отец.

Солдаты нагрянули через час. Увидев, как они скрутили руки отцу и братьям во дворе, Василий схватил свою икону и с криком выскочил во двор:

— Стойте, православные, не чините зла! Богородицей и Христом заклинаю!..

Христос нам повелел любить ближнего своего!..

Сержант Данила Львов махнул в нетерпении палашом, давая знак, чтобы взяли и Василия. Два солдата кинулись к нему. Василий вдруг поднял икону над головой и дико закричал, переходя на визг:

— Чудо, яви чудо!.. Усмири их сердца жестокие!.. Усмири!

Солдаты в нерешительности остановились, испугавшись преображения Василия: глаза его сделались полубезумными, на черный клин бороды поползла с уголков губ пена.

— Не троньте его! — закричал, вырываясь, Иван Казачихин. — Блаженный он… Не в себе от рождения!.

— Оставьте! — приказал сержант. — Ведите этих!

Василий опустился без сил на колени, сел на пятки, невидящими глазами проводил арестованных братьев и отца, уронил голову на грудь.

Федька шел закоулками за Степкой, будто заведенный, чувствуя только руку друга. Останавливался, когда останавливался, прятался, когда появлялись солдаты, за угол дома или вовсе ложился вслед за упавшим на землю Степкой… Наконец они пришли к бане, под которой был Степкин ход.

— Побудь тут, не высовывайся… Погляжу, че за стеной, — сказал Степка другу.

— По всему земляному городу, видать, солдаты стоят, сейчас не пройти… Побудь тут, попробую харч добыть, а к ночи пробираться станем.

Степка вернулся в город, пробрался к своему дому, спрятался за угол сарая, и когда Варька вышла с ведром, тихо окликнул ее:

— Эй ты, отец дома?

Варька побледнела, схватилось рукой за грудь и покачала головой.

— Хлеб есть?..

— Утром пекла… На столе веко стоит, в ем…

— Гляди! — погрозил ей пальцем Степка.

— Луку нарви да репы…

— Маленька еще.

— Кака есть! — повысил голос Степка и вошел в избу.

— Степка, — кинулся к нему навстречу братишка, — когда научишь из лука стрелять?..

— Научу, брат, научу… Вот в лес схожу по делу и научу, — сказал Степка, запихивая каравай хлеба в котомку. Вытащил из остывшей печи горшок с кашей, положил туда же…

— Скажешь ей, чтобы наварила…

В огороде Степка забрал у Варьки зелень: лук и пучок репы с головками чуть больше пули — и вернулся к Федьке.

— Ну, брат, теперь не пропадем! Ешь хлеб, кашу…

— Не хочу, — отвернулся Федька, продолжая лежать, как лежал.

— Ладно, после поедим. Бог весть, где еще поживиться удастся…

Темнота наступила раньше обычного: небо затянуло сплошными тучами.

Караульщики зажгли факелы, но свет от них до башни не доставал, и Степка с Федькой проползли благополучно к овражку, заросшему черемухой и ольшаником.

— Теперь на дорогу к Ложникову погосту, а там через два дня у отца Сергия будем.

Отмахиваясь от комаров, шли по дороге не таясь.

— Ох и темень, — сказал Степка, — в десяти шагах не видать… Отойдем подальше от города, ночевать станем, а при месяце так идти б можно. Во, кажись, выглянул!..

На миг в узком просвете мелькнул серпик луны, но этого мига было достаточно, чтобы Степка увидел впереди трех всадников и метнулся в сторону, продираясь через кусты. При этом он схватил Федьку за рукав и увлек за собой. Конный патруль служилых татар тоже заметил их, и они услышали топот копыт и крики:

— Тукта!.. Стой!..

Но друзья, миновав кусты, бежали меж белеющих стволов берез. Раздалось почти одновременно два выстрела, и Степка вдруг упал, увлекая за собой Федьку.

— Степ, ты че, Степ!.. — тряхнул Федька обмякшее вдруг тело друга. В свете опять мелькнувшего месяца увидел блеснувшие чесночными дольками полуприкрытые глаза и все понял. Закусил ладонь и, сдерживая рыдания, уткнулся в грудь Степке. «Господи, за что, за что мне такое!..»

С дороги доносился говор:

— Малайлар?..

— Карарга иде?..

— Качтылар.

Полковника Немчинова внесли в Тарскую канцелярию и положили на лавку возле стены. Писарь Паклин приготовил чернила и бумагу и с любопытством тянул шею из-за плеча капитана Ступина. Поручик Маремьянов тряхнул Немчинова за плечо. Лицо полковника безбровое, будто голое, исказила гримаса боли.