— Одну-две отправь в Синод для хранения и для знания, или, наипаче, когда случится быть с такими противниками в разговорах, дабы обличить их безумные богохуления. Остальные все сжечь! Сжечь! — рубанул Петр рукой.

— Старца Сергия из Преображенского приказа Ромодановский прислал ли? — спросил он кабинет-секретаря Макарова.

— Прислал…

— Распорядись, Алексей Васильич, пусть приведет сюда…

Книги жгли во дворе перед зданием Иностранной коллегии. Даже из окна было видно, как пучилась, обугливаясь, кожа на печатных книгах, корчились листы рукописных книг, крошась на черные раздуваемые ветерком лоскутья. Поручик, командовавший сожжением, ворошил концом шпаги полусгоревшие книги, чтобы горели лучше.

Отойдя от окна, Петр сел в кресло и положил ногу на ногу. Он успел выкурить трубку, когда ввели Сергия. Они долго с любопытством рассматривали друг друга, Отец Отечества и отец Сергий. Наконец, Петр, отложив трубку, спросил:

— Почто ты, вор, людишек сибирских супротив моего указа быть научал?

— Оттого, что антихрист ты и антихристу безымянному власть передать хочешь, — спокойно, почти смиренным голосом ответил отец Сергий.

Петр вскочил, свирепея, но взял себя в руки.

— Не тебе, псу, учить меня! Я для пользы отечества радею, твои же богохульные помыслы ветер развеял, — кивнул Петр на окно.

— Божественные мысли не сгорят, они на веки вечные в душах людских! — сказал отец Сергий и вдруг вскинул скованные руки перед собой, яростно воскликнул:

— Душа-а в крови! В крови! Утонешь в крови русской, собака!

Петр побагровел, ощерился, черная ость усиков вздыбилась над дрожащей губой.

— Выведу вас всех, воров, под корень! Монголов захотели! — не заговорил — зашипел Петр, подойдя к Сергию. — Не для того я шведа воевал, чтобы вы опять все разорили! Долю Цареграда забыли? Под турка захотели!

— Ты страшнее турка, ты Россию надвое колешь, токмо не зришь за суетою своею! — возразил отец Сергий.

Петр неожиданно расхохотался.

— Я в суете пребываю? Ты, старик, из ума выжил! Сдохнешь, и никто тебя не вспомянет! А мои дела вечно помнить будут! У меня правда!

Петр нетерпеливо махнул рукой, повелевая увести колодника. Дойдя до двери, отец Сергий обернулся и, усмехнувшись, сказал:

— Не у тебя, ты не Бог…

Вскоре отца Сергия четвертовали.

Караульный солдат Елистратов, разбуженный Артемоновым, позевывая, вошел в черную часть избы, глянул на Верещагина, послюнявил пальцы и, сняв нагар со свечи, сел на лавку. Шел четвертый час ночи. Было тихо, сонно. Только за окном свистел ветер. А в доме шуршали за печкой тараканы, да сопел спящий колодник. Опершись на палаш, Елистратов с час продремал, затем, не выдержав, лег на лавку и не заметил, как заснул.

Верещагин осторожно положил кандалы под топчан и на цыпочках вышел в сени. Там его ждал Артемонов.

— Надень зипун да катанки вот. Везучий ты, ишь, как закручивает… Все следы заметет… До Яузы доведу, а там сам дойдешь…

Около часа Артемонов вел Верещагина темными дворами. Затем вошли в лес, и он проговорил:

— За сей рощей Семеновский потешный двор, теперь недалече…

Пройдя еще немного, он остановился перед пологим спуском и сказал:

— Тут, внизу, река, пройдешь с версты две берегом, на другом берегу деревню гляди… В крайней избе братан мой двоюродный живет, он схоронит, после я приду… А сейчас обратно пойду, дабы не хватились…

Оставшись один, Верещагин скоро сбился с тропы и шел чутьем в полной тьме. Луна, час назад изредка выглядывавшая из облаков, скрылась за невидимыми тучами. Ветер загудел сильнее, раскачивал вершины елей, с которых падали комья лежалого снега. Он старался представить, прошел ли он рощу потешного полка, в котором когда-то служил, пытался вспомнить место, но не смог ничего разглядеть.

Стараясь брать левее, ближе к берегу, он шел по глубокому снегу, проваливаясь порой по пояс.

Голенища катанок плотно обтягивали его ноги выше колен, и снег не попадал внутрь. Неожиданно он покатился вниз. Выбравшись из сугроба, понял, что вышел к реке. Пряча лицо от пронизывающего ветра, он побрел к противоположному невидимому берегу. Колючий снег забивал глаза, бился сыпуче и хлестко о заснеженный лед и, взвихрившись, окутывал Верещагина. Он вдруг почувствовал страшную слабость во всем истерзанном теле и пожалел, что отпустил Артемонова. Он шел, стараясь подставлять ветру бок и спину и невольно уходил в сторону от того места, где была деревня, и скоро прошел ее, не заметив. Добравшись до берега, он пошел от дерева к дереву, всматриваясь в темень, стараясь разглядеть дома.

Хотя в лесу было тише и теплее, он почувствовал, что начинает мерзнуть, а идти быстрее не было сил.

Он напрягал слух, стараясь услышать лай собак или, быть может, петушиные голоса, но, кроме воя метели, ничего не было слышно. Скоро обессилев, он присел под раскинувшей шатром ветви елью, чтобы остаться под ней навсегда.

Вернувшись в дом, Артемонов осторожно лег, но уснуть не мог. Скоро к нему подошла вдова Аксинья и стала будить.

— Где у вас колодник-от? Караульный спит, а колодника нет… За ведрами вошла, гляжу, а постель пуста…

— Правда ли?.. — вскочил Артемонов. Выскочил в сени, куда вышел испуганный и заспанный Елистратов.

— Беда, ушел ведь колодник;…

— Доложи сержанту, я побегу его искать! — крикнул Артемонов и выбежал на улицу. Метель стихала. На востоке чуть светлело. Добравшись до брата, он зло выругался: — Неужели обманул, падла!..

Прождав до обеда, он вернулся обратно. А на Преображенском подворье стояла суматоха.

Караульный сержант Иван Ловчиков, получив доклад от Елистратова, взял его под арест и доложил о происшествии капитану Малкову который оповестил князя Ромодановского, что колодник бежал неизвестно куда и что второго солдата на месте тоже нет.

Князь велел послать промеморию в полицмейстерскую контору с описанием примет бежавшего колодника и привести на допрос караульного солдата Елистратова. На допросе Елистратов признал, что, когда Артемонов отстоял свои часы, то разбудил его в четвертом часу и пошел спать. Он же, Елистратов, постоял с час и уснул. Каким случаем тот колодник с себя кандалы скинул и бежал, того он не ведает, потому что в то время спал, а поноровки его по утечке того колодника ни для чего не было.

К концу допроса Ромодановскому доложили, что вернулся другой солдат, что бегал искать колодника. Обоих солдат взяли за караул. Машина Преображенского приказа закрутилась. Через день был опубликован указ о поимке беглого колодника Лариона Верещагина и сообщалось, что оной колодник ростом высок, волос сед, бороду бреет, лицом одутловат, глаза серые, подслеп, телом толст…

Имущество Верещагина было продано с торгов, деньги отправлены в Преображенский приказ. Жена и дети его взяты под арест и были под ним пять лет.

Солдата же Петра Елистратова по указу Ромодановского подвергли особому розыску. В подозрении сговора с колодником трижды был он пытан огнем и бит нещадно кнутом на виске. Через пять месяцев подьячий бесстрастно отметил в деле, что «колодник Петр Елистратов умре» и «тело сдано жене его для погребения».

Полковник Батасов вернулся в Тобольск, но к важным делам допущен не был. Полк его по указу Военной коллегии с 27 сентября 1723 года был принят полковником Збруевым.

Большие декабрьские снега легли на урман, и опустились под их тяжестью лапы елей и пихт. Их островерхье упиралось прямо в близкую яркую синь, и снизу было видно, как там, наверху среди вершин, куда вольнее и просторнее, чем тут, на земле, где дугой гнутся березки, ложась одна на другую, а покрывший их снег сотворил почти юрту, будто бухаретин тут, в глуши, заселился. Непролазный летом бурелом, сейчас полузасыпанный, пугал в полутьме диковинными снежными фигурами. А сунься вглубь через него, и ухнет куда-то в пустоту нога, и хрустнет лыжа. А без лыж далеко по такому снегу не уйдешь.