Воеводы же Волынский и Коковинский сообщили в Москву о приеме города и о начале сыска.

Челобитчики под началом Аггея Чижова добрались до Москвы в конце сентября. А двадцать девятого числа подали в Сибирском приказе боярину князю Алексею Никитовичу Трубецкому челобитные и отписки Бунакова. Глава Сибирского приказа принял челобитчиков неласково.

— По томским челобитным государем указы учинены были в прошлом году! — недовольно сказал князь, окидывая челобитчиков подозрительным взглядом из-под кустистых черных бровей.

— Нонешние наши градские челобитные по тем государевым указам писаны, будь добр, Алексей Никитич, отдай их государю, дабы он новый указ по томским делам учинил!..

— Ладно, посмотрим!..

Однако смотреть по всему не торопился. В Сибирском приказе уже лежали отписки Щербатого, и Трубецкой в душе сразу принял его сторону. Государь же после бунтов в разных городах приказал быть в делах осторожным и чернь, особенно в дальних окраинах, не озлоблять понапрасну. Сибирские же челобитчики были весьма настырны, каждый день приносили челобитные от одного-двух из них, чтобы он подал привезенные ими челобитные государю. Алексей Никитич отговаривался многими делами, недосуг, мол, их челобитные рассмотреть… И вот через десять дней заявились в Сибирском приказе перед Трубецким впятером.

— Илья Никитич, подал ли ты томские челобитные государю? — спросил Аггей Чижов.

— Не подавал, ибо срочных других дел навалилось много…

— Подать государю бумаги — дело нехитрое, — осмелился подать голос Сенька Белоусов.

— Учить меня будете, когда подавать бумаги государю! Или, думаете, у государя делов нет, кроме ваших?

— Илья Никитич, за десять дней можно уж подать было! Коли не подашь, мы будем изустно государю челом бить! — твердо сказал Чижов.

— Пугать меня удумали! — разозлился Трубецкой. Он окликнул стрельцов и приказал:

— Запереть всех в казенке!

Оставшийся на свободе Кузьма Мухосран дерзнул и, узнав, что государь пойдет крестным ходом с иконой Михаила Архангела, на Красном крыльце бил челом устно, дабы государь по поданным в Сибирский приказ томским челобитным учинил свой указ. Алексей Михайлович недовольно посмотрел на Трубецкого, тот махнул рукой, и стрельцы мигом скрутили Кузьму, и Трубецкой приказал посадить их в казенку Казанского дворца.

На следующий день пришел к арестантам злой и закричал на них:

— Ну, что, мужики, как похвалялись, так и сделали! Посидите в тюрьме, а после государя будет вам милость — головоотсечение!

В темнице Аггей Чижов обратился к землякам:

— Ну, что, братцы казаки, делать будем?

— Что тут сделаешь, — отозвался Кузьма, — либо милость от государя, либо немилость. Скорее, прав боярин, казнят нас!..

— Умереть за мирское дело не страшно, вот бы токмо казаков о том известить!.. Письмо бы им написать…

— Да где ж тут бумагу возьмешь! — махнул рукой Чижов.

— Попробую добыть, — сказал Булдачко Корнилов, снял с себя большой серебряный нательный крест, изукрашенный камнями, и застучал в дверь, зазывая караульного. Когда дверь открылась, Корнилов уговорил его принести бумагу и чернила за крест.

Через час Тихон Мещеренин устроился у оконца и стал писать письмо.

«Господам нашим Федору Ивановичу Пущину, Юрию Ивановичу Едловскому, Василью Мокеевичу Ергольскому, да служивым людям, пятидесятникам и десятникам, Ивану Давыдовичу Володимерцу, Анике Власьевичу, Осипу Фелимоновичу, Поспелу Михайловичу, Микитие Фроловичу Бурнашеву и всему томскому войску и всем молодцам.

Агейко Чижов, Сенка Белоусов, Серешка Васильев, Куземка Иванов, Булдачко Корнилов, Тимошка Авдокимов, Тишка Мещеренин много челом бьем.

Как вас, государей наших, Бог милует? А про наше убожество похочете вспомянуть, посланы мы от вас, от всего войска, от всяких чинов людей ко государю к Москве бить челом государю о том, что не пошли ко князю Осипу Щербатому под суд, убоялись ево гроз и смертной казни. И мы, господа наши, били о том челом боярину князю Алексею Никитичю Трубецкому, подавали челобитен з двадцать. И он по челобитным указу не чинил, и до государя челобитные не доходили. И мы били челом боярину: Тем ты, государев боярин, против нашего челобитья указу не учинишь, и мы будем бить челом праведному государю изустно. И боярин рняся на нас велел посадить в Казанском дворце в казенку пять человек.

А назавтре был ход праведному государю к Михаилу Архангелу, и подал челобитную государю на Красном крыльце Кузьма Мухостран и бил челом государю изустно.

И тут боярин князь Алексей Никитичь Трубетской за то вскручинившись, велел его, Кузьму, взять стрельцам, да свесть в тюрьму, да и всех за то велел в тюрьму посадить… И мы, господа наши, ныне сидим в темнице, посажены в Дмитровскую субботу, помираем голодной смертью, а житью своему конца не ведаем.

А вам бы, братцы господа наши, стоять всем заодно, чтоб не пошли под суд. А нас, братцы атаманы молотцы, не покиньте. А мы стоим в правде за весь град, хоть велит государь и перевешать, в правде бы умереть, ожидаем государевой милости.

А за тем вам, господа наши, много челом бьем, здравствуйте о Христе».

Тихон Мещеренин прочитал письмо вслух. Кузьма похвалил:

— Молодец, Тишка всё верно описал!.. С кем бы его отправить?..

— Тишка Серебренник тоже в Сибирском приказе какие-то бумаги от Бунакова подавал… Надобно опять стрельца к нам приставленного подкупать, чтоб передал ему письмо… — сказал Чижов.

На обороте письма Тихон написал: «Дати ся грамотка в Томском городе детем боярским и всем служивым людем в войска».

Начали сыск новые воеводы с допроса Петра Сабанского, Васьки Былина, Ивана Широкого и других бывших арестантов, возвращенных воеводами из Нарыма. Все они жаловались на избиение и разорение своих домов, указывали на тех, кто их дома грабил. Однако Михаил Петрович Волынский никого из грабельщиков не трогал, а, видя ненависть к ним большинства горожан, поторопился отправить Петра Сабанского «с товарищи» в Тобольск, от греха подальше.

Кроме сыскных дел приходилось заниматься и хозяйственными делами. В пятый день сентября в Томск вернулись посланные Бунаковым летом за хлебными припасами казаки под началом пятидесятника Матвея Ненашева. На дощаниках они привезли две тысячи шестьсот семьдесят девять четей ржи, одну тысячу триста шесть четей ржаной муки и одну тысячу сто восемьдесят четей овса.

После того как два года тому назад Юрий Тупальский отказался от части овса, тобольские воеводы в прошлом году настолько же овса Томску не додали. Однако из Москвы пришло указание выделять овса, как в прежние годы, «чтобы в Томском разряде служилым людям хлебной скудости, а государеву делу порухи не было». Однако овса опять будет нехватка, недовез Матвей Ненашев. Четыреста двадцать четей овса пропало на утонувшем дощанике, который перевернулся от сильного ветра в устье Иртыша…

Почти сразу по прибытии Волынского и Коковинского сын боярский Родион Качалов объявил извет в государевом деле на енисейского гулящего человека Лаврентия Хомякова в прилюдном оглашении «непристойных слов» о государевых грамотах. За занятостью по подготовке росписного списка по Бунакову воеводы поручили провести следствие по Хомякову, сыну боярскому Юрию Трапезундскому. Тот быстро установил правдивость извета. Свидетелей нашлось немало. Он доложил воеводам, и те приказали наказать Хомякова кнутом на козле.

Наказывали перед съезжей избой при большом скоплении служилых.

Михаил Волынский громко объявил:

— Гулящий человек Лаврентий Яковлев, сын Хомяков, приговаривается к сотне ударов кнутом за то, что называл государевы грамоты непрямыми, ложными, подменными и другими непристойными словами!..

Когда Лаврентия, голого по пояс, растянули на козле, он закричал:

— Атаманы казаки, не выдайте!

Однако казаки молчали, опустив головы. Не вступились. Государевы грамоты хулить никому не дозволено! А то, что они были подлинными, сейчас уже никто не сомневался.