— То в воле государя-царя и великого князя Алексея Михайловича, кого казнить, кого миловать!.. Весь город не казнит! А князю Осипу нас не ведать и тебе с ним не сиживать! — отрезал Ергольский.

На следующий день вернули караул ко двору князя Осипа и поставили также караул возле двора дьяка, правда, числом вдвое меньше. На совете с Ильей Бунаковым решили послать государю челобитную о приходе дьяка и о том, что служить городу по государевым делам он с воеводою Бунаковым не желает…

Более трех месяцев миновало после домашнего заточения, а Осип Щербатый до сей поры не ведал, прорвалось ли хоть одно из его известий об изменниках через заставы бунтовщиков. Посему, когда Ключареву было отказано ведать делами вместе с воеводами, он тайно послал верного холопа Вторушку Мяснихина с копией извета на Григория Подреза жителей Томска, со своей челобитной и челобитной от двадцати тюремных арестантов, и челобитной Мурзы, подписанную некоторыми князцами.

Второй заботой была жена: каждый день просила отправить ее на Русь. Еще в мае Щербатый, смирив гордыню, через своих людей просил у Ильи Бунакова дозволения отправить жену и несколько холопов из города. Илейка поначалу разрешил, но через несколько дней отказал, говоря, что ему сие дело надобно обсудить с миром. Однако после совета с Юрием Едловским, Захаром Давыдовым, Василием Ергольским и другими жену отправить дозволил.

Все лето холопы Щербатого: Пронька Федоров, братья Иван и Федор Воронины и Прокопий Андреев — готовили два ветхих дощаника: конопатили и смолили днище, поменяли мачту, ставили паруса… Ключарев вошел в положение и отдал в дополнение к двум свой дощаник.

Два дня перевозили и грузили на дощаники сундуки с жилецким платьем, от рубашек простых до опашней и ферязей дорогих, мешки с мукой и сухарями, кадушки с маслом и салом…

— Беда, Осип Иванович! Воры дощаники грабят!..

— Как грабят?! Илейка же дозволил отправление…

— Так они сказали, что он и не велел пущать!.. Налетели толпой нас, твоих людей, в воду побросали и стали дощаники грабить… Когда бежал сюда, видел, что Бунаков к дощаникам поехал…

— Падла Илейка, за всё ответишь!..

Илья же Бунаков в это время подъехал к пристани, где у дощаников Щербатого толпились возбужденные казаки. Часть из них сновала на дощаниках, обшаривая их.

— Князевых писем не нашли? — спросил Бунаков Ергольского.

— Людей его обыскали, ничего не нашли… А коли у кого не заметили, всех людей его в воду пометали, там все бумаги размокнут… Сейчас на дощаниках ищем. Что с дощаниками и награбленным добром станем делать?..

— Много ли добра?

— Полные суда!.. Особливо съестного запасу. Да вот Ванька Лавров знает, сколько съестного груза, — кивнул Ергольский на Лаврова, сидевшего на бревне в мокрой одежде с разбитым носом. — Говори, сколько запасу погрузили!..

— Муки ржаной четвертей шестьдесят, — глядя исподлобья, начал говорить Лавров, — по десяти четвертей круп овсяных и толокна… Четыре четверти сухарей ситных да двадцать четвертей сухарей оржаных… Пуд коровьего масла да шесть пудов сала говяжьего…

— Вот, бл…дин сын, награбастал! Это ведь потянет на полдве сотни рублей! А всё плакался: жрать нечего, с голоду помираю!.. — усмехнулся Бунаков и распорядился: — Съестной запас отдать остякам Мурзинской волости, нашей стороны крепче держаться будут, пусть Апса поделит меж остяками. Он отныне вместо Мурзы, остяки о том мне подали челобитье… Каковы еще запасы найдены?

— Несколько сундуков добра и платья жилецкого, служилой и потницкой рухляди — пять пищалей, две сабли, дюжину топоров, пила большая, да из поваренных судов три котла большие о двух ушах, сковородки, тарелки, ставцы…

— Котлы отдать остякам же. Пищали и плотницкую рухладь поделить средь казаков, кому нужнее… Сундуки отнесть в таможенную избу, переписать одежу, ежели будут, переписать золото и камни. Дощаники отдать промышленным людям Яковлевым заместо судов, кои взяты для Федора Пущина!.. — распорядился Бунаков.

Весь следующий день таможенный голова Федор Митрофанов с подьячими Захаром Давыдовым и Василием Бубенным описывали имущество с дощаников. Бубенной доставал из сундука вещь, Митрофанов осматривал ее и диктовал Давыдову:

— «Сундук, а в нем женского платья: опашень багрецовый, пуговицы серебряные, позолоченные нашивки, подшиты корольком красным… Цена опашню 40 рублев…

Шубка накладная, сукно зеленое аглицкое, а у шубки пуговицы серебряны, с кантом золоченым, цена 15 рублев…

Китайский атлас зелен, во шве шитый золотом да серебром по червчатому бархату, цена 30 рублев…

Телогрея, атлас, черевчатая, ходильная, кружево серебряное кованое, нашивка золоченая, литая, цена 49 рублев»…

Когда следом описали еще пять телогрей ценою от восьми до сорока рублей, Василий Бубенной вздохнул:

— Живут же люди!.. Тут за всю жизнь столь богатства не добыть!

— На чужой каравай рот не разевай! Где власть, там и сласть! Работай давай…

— «Шубка шита волоченым золотом да серебром по зеленому атласу, кружево низаное, цена 35 рублев…

Шапка, шита пряденым золотом да серебром по червчатому атласу, цена 12 рублев…

Волосник, серебро пряденое, ошивка по белому атласу золотом и серебром волоченым, в гнездах зерна бурмицкия, цена 35 рублев»…

Следом описали еще три волосника ценой от пятнадцати до тридцати рублей. За ними Василий достал стопку женских рубашек, посчитал их, и Давыдов записал:

— «Двадцать рубашек женских полотняных, цена 40 рублев»…

— Глядите, что тут, на донышке!.. — воскликнул Бубенной, доставая из сундука шкатулку. Открыл ее. — Да тут семь перстней с камнями!

Митрофанов взял у него шкатулку, достал один перстень и бесстрастно продиктовал:

— «Перстень золотой с яхонтом червчатым, с печатью, печать — мужик с палашом, цена 15 рублев»…

Остальные перстни тоже были золотые, с яхонтами и изумрудами.

— А в этом сундуке жилецкое платье самого князя! — Василий Бубенной достал вишневую однорядку «аглинского» сукна с серебряными пуговицами.

Всего описали четыре однорядки князя Осипа, шесть опашней, три ферязи, двенадцать пар сафьяновых сапог, четыре пары сапог телятинных, два дорожных зипуна с нашивками пряденым золотом, шесть тулупов «колмацких», шесть шуб бараньих, шапки, рубашки…

Когда всё перебрали, Захар Давыдов подсчитал общую цену и присвистнул:

— Более восьми сотен токмо цена жилецкого платья, со съестным припасом более чем на тысячу рублей хотел увезти наворованного запасу!.. А сколь еще добра на дворе его! Конному казаку ста лет не хватит, дабы столько добра выслужить, при семирублевом годовом окладе, а пешему казаку и того более!.. А Осип за три года нахапал!..

А вот и Москва! Федор Пущин был доволен, что добрались быстро, без задержек, всего за три месяца! Одно тревожило: как примет их челобитные государь? Едва миновали Соль Камскую, как пришли первые вести от беглых москичей об июньском бунте, о том, что простой люд побил и пограбил многих бояр, а иные и вовсе были убиты либо казнены… Многим вестям и не верилось: будто половина города выгорела, что дядя Григория Подреза, Левонтий Степанович Плещеев, убит… Ежели так, то верного ходатая перед царем по челобитным не стало. Потому не терпелось узнать, точны ли те вести…

Однако едва миновали заставу у земляного города, как те вести стали подтверждаться. Челобитчики с удивлением взирали на следы пожарища: там, где была улица, чернели груды головешек, серыми пятнами лежали пологие холмы золы с глиняными черепками… Кое-где в золе палками рылись люди и складывали в мешки куски олова, все, что осталось от былой посуды… В воздухе витал запах жженой кости…Правда, в иных местах пожарища были расчищены, и на месте сгоревших дворов уже стояли новые высокие дома. Готовые срубы продавались на посаде за земляным городом…