Назавтре приходили многолюдством всяких чинов люди и посылали к великому государю благовещенского протопопа Стефана Вонифатьевича бить челом, чтоб государь велел выдать им изменников, которые его царство разоряют: боярина Бориса Ивановича Морозова, окольничего Петра Тихоновича Траханиотова да шурина его, Левонтия Степановича Плещеева, и сказали, что покамест его государева указа о том не будет они из Кремля не пойдут и будет-де междоусобная брань и кровь большая….

Государь послал их уговаривать бояр Никиту Ивановича Романова, Якова Куденетовича Черкасского, Никиту Ивановича Одоевского, Алексея Михайловича Львова, Михайила Петровича Пронского и других, которых народ уважал. Однако народ требовал выдачи изменников…

Тогда государь после совету с боярами выдал им Плещеева. Палач повел его на Лобное место, чтобы отсечь голову топором, но народ так озлобился на его насильства и разорение, что накинулся и сам учинил расправу, били так, что мозги летели во все стороны. Перед смертью Плещеев успел прокричать, что все неправды он совершал по приказу Морозова и Траханиотова, коим от того была выгода….

Народ еще сильнее озлобился против Морозова и Траханиотова и требовал их выдачи. В это время слуги Морозова подожгли в разных местах город. За тринадцать часов выгорело около двадцати тысяч дворов, около двух тысяч людей сгорели заживо либо задохнулись в дыму, иные целыми семьями… То, что осталось в Белом городе, вы и сами зрели…. К слову сказать, двор брата нашего Ильи Микитовича тоже погорел!

Некоторых поджигателей убили на месте, иных пытали, и они сказали, что поджигали по приказу Морозова. Морозов и Траханиотов побежали, но у Дорогомиловой слободы ямщики едва Морозова не убили и гнались за ним до самого Кремля, едва спасся у государя. За Траханиотовым государь послал окольничего Семена Романовича Пожарского да сто стрельцов и велел поймать. Тихоновича поймали в Троице-Сергиевском монастыре и, связанного, привезли в телеге в Москву. В пятый день июня ему отрубили голову на Лобном месте и положили на грудь. Так и лежал целый день…

За Морозова сам государь просил народ не казнить его, целовал икону Спаса, что удалит его от дел. И двенадцатого числа того же месяца под сильной охраной Борис Иванович был отослан в Кирилловский монастырь на Белом озере.

Да, когда пожар был, какой-то черный монах закричал, что труп Плещеева надо в огонь кинуть, тогда пожар кончится… Он подбежал к трупу Плещеева, отрубил ему остатки головы, приговаривая: «Это тебе за то, что ты меня высек!» Мой холоп Степка помог ему бросить тело в огонь, и пожар, правда, стал утихать…

— А кто ныне в приказах-то начальствует? — спросил Пущин.

— Заместо Морозова указал государь сидеть Якову Куденетовичу Черкасскому в Стрелецком и Иноземном приказах и в приказе Большой казны тож. В Земском приказе на Левонтьево место государь указал сидеть Михаилу Петровичу Волынскому, в Сибирском приказе начальствует Алексей Никитич Трубецкой, ему и подадите свои челобитные… Федор Иванович, а вы где остановились?

— На постоялом дворе…Теснота — плюнуть некуда!.. Илья Микитович говорил, чтоб в его дворе встали, так ты говоришь, погорел он!..

— Вот что, вставайте-ка на мой двор, и во дворе брата… Места в домах довольно есть. Ныне в городе хоть и поспокойнее стало, но разбойные шайки по ночам шалят…. А с вами будет и мне спокойнее и вам сподручнее… Токмо питание за свой счет, ибо ныне хлеб дорог: ведь при пожаре погорели и Житный ряд, и Мучной, и Солодяной… Зерна погорело несчетное количество четей… У Никиты Ивановича Романова столь добра погорело, что он от горя слег по болезни… Вот такие у нас дела!

— Что ж, Аникей Сидорович, благодарствуем за угощение и особо за приют!.. Пойдем сбираться…

У постоялого двора встретились с Михаилом Куркиным, Федором Батраниным с десятком томских казаков-челобитчиков.

— Федор Иванович, — возбужденно заговорил Куркин, — надумали мы по городу побродить, не по горелым местам… Глядим, возле одного двора какого-то боярина народ колготится, из дома тащит, кто че может!.. Ну и мы вошли!.. Кое-что и нам осталось: кому камки или киндяку отрез, Карпу Аргунову однорядка, Пашка Капканщик на дюжину ложек карельских красных позарился, а я гляжу, у разоренной постели бакша лежит, думал, с табаком, глянул, а там перстень с лалом!.. Можно было бы побольше поживиться, богатый двор был, но тут кто-то крикнул, что стрельцы идут, пришлось убегать…

Федор Пущин недовольно сказал:

— Мы сюда не корыстоваться приехали!.. Не хватало нам опалы! Мы перед всем нашим городом в ответе!.. Посему чтоб никакого разбою боле не было!..

К вечеру челобитчики перебрались в дома Бунаковых. На совете решили послать назавтра к князю Трубецкому с челобитными Семена Паламошного как самого видного молодца. Он и вручил в Сибирском приказе князю Алексею Никитичу Трубецкому челобитные к государю в 20-й день августа. Алексей Никитич велел ждать по челобитным государева указа.

Осип Щербатый стоял у раскрытого красного окна горницы и дышал прохладным воздухом. Лето было на исходе, скоро ляжет полуночная тьма, и пойдет двадцать пятый день августа. За все лето домашнего заточения он только несколько раз покидал свои хоромы. Он-то выдюжит, а вот жене Аграфене такое сидение в тягость. Когда не удался отъезд три недели назад, с расстройства даже слегла, едва растормошил. Однако не сидел сложа руки, решил отправить жену тайно.

Из Тобольска через Сургут и Нарым в Томский город пришли дощаники большого московского гостя Кирилла Афанасьевича Босого с товарами из европейской Руси. Осип Иванович хорошо знал его зятя, стольника Данилу Ефимовича Мышецкого. Приказчик Босого, Григорий Матвеев, сопровождавший товары, продал ему, Осипу, один из дощаников. Мало того, несколько раз подъезжал к его двору, будто для торговли, и отвозил на дощаник одежду и провиант для жены. Сегодня в ночь решено было отправить жену на Русь. Пятеро верных холопов во главе с Федькой Ворониным посланы для охраны Аграфены и были уже на дощанике. С ними же был его, князя Осипа, ясырь — три калмычки. Помолившись Николаю Угоднику, Аграфена с холопом Аниськой Григорьевым уже направилась к двери, как тревожно и часто в ночи забил всполошный колокол.

— Погоди, Агаша, надо узнать, отчего в набат бьют… Пожар, что ли? Однако это был не пожар.

Конный казак Кузьма, Иванов сын, брат Васьки Мухосрана, припозднился с рыбалки. Когда причалил на лодке недалеко от пристани, увидел в темноте, как на одном из дощаников суетятся люди. Подкрался к ним и по говору узнал холопов князя Осипа. Из разговоров понял, что они ждут жену князя…

Кузьма прибежал к Бунакову.

— Осип тайно жену отправляет в Тобольск! Дощаник уже готов на пристани, сам только что видел!

— Немедля собирай народ! Бей в колокол! Я выезжаю к съезжей!

Едва раздались удары колокола, к съезжей избе со всех сторон побежали вооруженные казаки, многие прискакали верхом… Отовсюду слышались возгласы: «Отчего всполох?.. Калмыки?..»

Бунаков объяснил причину тревоги и велел Михаилу Яроцкому добавить караульных к воеводским хоромам и к городским воротам. Потом повернулся к стоявшему рядом с факелом десятнику пеших казаков Василию Болдырю и приказал:

— Бери казаков и беги на дощаник! Ежели княгиня там, возьми ее за караул и приведи сюда!..

Когда Волдырь прибежал с полутора десятком казаков к дощанику, холопы Осипа поначалу воспротивились, не хотели пускать на судно. Но Василий пригрозил покидать их в воду, и они с ворчанием отступили. Казаки стали обшаривать дощаник, а Болдырь подошел к стоявшим у борта бабам и, светя факелом, стал заглядывать им в лица. Это были калмычки.

Болдырь с казаками вернулся и доложил Бунакову, что жены Осипа на дощанике нет.

— Караул у дощаника оставили?

— Дак ты ж не велел!..

— Эх, Васька, борода велика, а ума на лыко! — с досадой воскликнул Бунаков. — А ежели она сейчас погрузится и отчалит?