— Сделаем, сделаем, Илья Микитович, как скажешь! — заверил Тихон Серебренник.

Июня в 25-й день Илья Бунаков принимал в посольском дворе, перенесенном после похищения городской печати Щербатым в дом подьячего Никиты Кинозера, послов от телеутского князца Коки. Послы были знатные: брат самого Коки, Идерек Батыбешкары, бывавшие ранее в Томске Кожан, Батый и шурин Коки, Урзутак.

По обычаю, справившись о здоровье царя Алексея Михайловича, стоя и без шапки, послы вручили в поминок Бунакову несколько соболей, ковер и на словах сказали, что главный поминок — степной жеребец, обгоняющий на скаку ветер, стоит во дворе. Бунаков поблагодарил за подарки и справился о здоровье Коки, так же стоя и без шапки. Послы ответили, что Кока, слава Небу, пребывает в полном здравии, как и великий князь и царь Руси.

Толмачил переговоры Тосмамет Енбагачев.

Повели разговор о возобновлении калмыцкого торга со всем городом, что отныне князь Щербатый не станет мешать сему торгу и обижать людей Коки Абакова. Но людям же Коки не следует обижать людей царя и брать половину ясака себе, от того числа соболей, что шли в государеву казну. Кожан и Идерек ответили, что о том им говорить не велено, что-де о том может говорить лишь сам Кока… Бунаков спросил, ведомо ли послам, что в письмах к контайше, правителю Джунгарского ханства, князь Щербатый называл себя братом. Послы ответили, что им о том не ведомо, и только Урзутак накануне этой встречи обласканный Бунаковым, поившим его вечером медовухой, сказал, что ему говорил о том брат Коки, Суртай. Когда же Бунаков спросил, слышали ли они о том, что князь Щербатый хотел вместе с контайшой идти войной на Коку, Кожан и Батый отрицательно замотали головой, Идерек промолчал, а Урзутак сказал, что слышал, как Кока упрекал при встрече князя Щербатого за то, что тот подговаривает контайшу идти войной на телеутов…

После его слов Кожан и Батый заволновались, стали кричать на Урзутака, а Кожан даже схватил Урзутака за грудки, но Бунаков прикрикнул на них и спросил Енбагачева, из-за чего ссора. Тот ответил, что Кожан и Батый уличают Урзутака, что он уже год не видел Коку и не мог слышать такие слова…

Бунаков усмехнулся в усы, окончил прием и поспешил в съезжую избу. Там он продиктовал Захару Давыдову отписку государю о приходе послов от телеутского князца Коки и о том, что они подтвердили статейный список Бурнашева о том, что князь Осип государится и готовит измену…

И немедля отправил отписку в Москву, ибо скоро такие отписки он отправлять не сможет, потому что дошли вести, что посланные в Томск новые воеводы миновали уже Сургут. Одно в этих вестях обнадеживало, что воеводами по государеву указу поставлены Михаил Петрович Волынский и Богдан Андреевич Коковинский. Богдан Андреевич приходился свояком ему, Бунакову. Сестра Коковинского была замужем за братом — Андреем Никитовичем Бунаковым.

Однако родство родством, но государев указ надо было исполнять. Потому в последний день июня Бунаков отправил из тюрьмы с караульными под началом Михаила Яроцкого в Тобольск Петра Сабанского и с ними остальных арестантов.

Теперь по государеву указу всё, что мог, он исполнил и можно было ждать прихода новых воевод.

Новые воеводы Волынский и Коковинский прибыли в Томск августа в 6-й день 7157 (1649) года. В Нарыме они задержались на несколько дней, дабы узнать, что делается в Томске и не будет ли им противности от казаков. Перед самым отплытием из Нарыма в город прибыли отпущенные Бунаковым Петр Сабанский «с товарыщи». Волынский приказал Яроцкому доставить бывших арестантов обратно в Томск, ибо по указу им велено поначалу произвести сыск в городе.

По прибытии, не сходя с дощаника, воеводы послали денщиков к Щербатому и Бунакову, чтобы те пришли к ним на дощаник.

Бунакова долго дожидаться не пришлось. Он вступил на дощаник в некотором смятении: как-то примут его новые воеводы, не посадят ли сразу в железа… Однако опасался он напрасно. Богдан Коковинский радостно заулыбался при виде Ильи и обнял его:

— Ну, здравствуй, свояк!

Волынский также приветливо пожал руку.

— Сказывай, как у вас тут дела? — спросил Коковинский.

— Дак вы, поди, всё знаете: князь Осип заперся в своих хоромах, а мы служим… — уклончиво сказал Бунаков.

— Да ты не опасайся, говори, как есть, мы сыскивать будем вправду!.. — сказал Волынский. — Токмо надо перво-наперво нам город принять по государеву указу…

— Государев указ, что был учинен по нашему прошлогоднему челобитью, я исполнил, кроме того, чтобы до вашего приезду сидеть мне с Щербатым и Ключаревым вместе. Мир того не захотел… Послали новых челобитчиков к государю…

— Видать, крепко донял Осип людей, коли даже государя ослушались!.. — покачал головой Волынский. — Осипа я давно знаю!.. Еще на Тереке в прошлые годы две семьи его холопов ко мне сбежали, он просил вернуть их, но я не отдал, ибо холопы молили Богом не отдавать их на расправу… Так стал я для него самый головной недруг!..

— Ладно, о делах после… Тебе брат твой Аникей бочонок заморского вина передал, заберешь его к себе, а сейчас отведаем из наших запасов! Проходи к столу, — показал Коковинский на дверь в чердак — надпалубное помещение.

Но угостить Бунакова новые воеводы не успели. Вернулись посланные к Щербатому два денщика и сообщили, что караульные у Воскресенских ворот не впустили их в город, хотя они им и сказывали, от кого они пришли.

Воеводы переглянулись, а Бунаков сказал денщикам:

— Идемте со мной!

Подойдя к воротам, он приказал пропустить денщиков. Караульные помялись, но молча открыли ворота. Бунаков направился обратно к дощанику.

Денщики вручили Щербатому письмо от Волынского и Коковинского с приказом готовиться к сдаче города и немедленно очистить воеводский двор и переселиться в дом, который укажет Бунаков.

Прочитав письмо, Щербатый побагровел и закричал:

— Передайте воеводам, что через караул идти опасаюсь, ибо Илейка и его советники меня убьют!..

Денщики передали слово в слово.

Воеводы, принявшие вина, пребывали в благодушном настроении, и Волынский махнул рукой:

— Ладно, пускай до завтра сидит!..

И, продолжая разговор, сказал:

— Твои челобитчики все тебе верно рассказывали о московском бунте…Чернь поднялась из-за таких, как ваш Щербатый… И пожар был большой, хоть и был он учинен по веленью Морозова, а он живой остался, уговорил государя народ не казнить его, как Плещеева и Трахниотова, но только сослал… А октября в 29-й день прошлого года был он уже на крестинах у царевича Дмитрия Алексеевича… И в ссылку возвращен не был! А почитай, в ссылку воеводами дальние города были отправлены первые знатные бояре, неугодные Борису Ивановичу Морозову: Семен Васильевич Прозоровский — в Путивль, Федор Федорович Волконский — в Олонец, Никита Иванович Одоевский — в Казань, а ведь они Соборное уложение составили, по которому всем жить… А Василий Борисович Шереметев по какой причине воеводой стал в Тобольске? По той же самой!.. Аз грешный был поставлен судьей

Земского приказа заместо Левонтия Плещеева, а где я ныне? Здесь в этой дыре! — сердито махнул Волынский рукой в сторону города.

— Так на Щербатого, говоришь, племянник Плещеева, Гришка, государево дело объявил? — спросил Коковинский. — Где он сейчас?

— Арестовал я его по государеву указу, — ответил Бунаков.

— То верно учинил! По нему среди первых будем сыскивать! Ты Илья не обессудь, сыск будем вести взаправду! Мы тоже люди государевы, подневольные… — сказал Волынский. — Благо, что вы князя Осипа не убили! Неведомо, как тогда повернулось бы… Ныне в Соборном уложении прямо записано, кто учнет в городах на воевод приходить скопом и заговором и учнут грабить и побивать, тех людей казнить смертию безо всякой пощады!.. Благо, что не убили… Тогда бы и сыск другой был!..