— Холоп Осипов, Савка Григорьев, шепнул, — ответил Яроцкий.

— Дать ему полтину, чтоб и впредь о подобных делах нас извещал…

— Захар, снимите с Иваном со всех отписок копии, а ты, Тихон, — обратился он к Тихону Хромому, — завтра собери к съезжей народ и прочитай вслух сии бумаги, дабы весь градской мир зрел злоковарство и воровство князя Осипа!..

Караульным смотреть накрепко, дабы таких оказий боле не случалось! Тех, кто повезет от Осипа грамотки, имать и бить смертным боем!

Тихон, исполняя указание воеводы Бунакова, читал отписки Осиповы три дня перед толпой у забора съезжей избы, взобравшись на поленницу. Казаки внимали в полной тишине, лишь изредка прерывая Тихона негодующими возгласами в адрес князя Осипа. Иные, расходясь, судачили, мол, прав был Васька Мухосран, надо было покидать изменников в Ушайку, а теперь вот жди, чью сторону молодой государь примет: мирскую или воеводскую…

В четверток, в Петров день, Илья Бунаков с утра в приказной избе писал с подьячим Захаром Давыдовым отписку государю с прошением выдать ему воеводский большой наказ на одно его имя, как прежде был писан на воеводу Осипа Щербатого, ибо прежние наказы вместе с печатью выкрал князь, а ему «… холопу твоему, Илейке, твоих государевых дел без примеру делать не уметь».

— Илья Микитич, не надо ли Федьку Пущина дождаться? Может, он привезет указ, дабы тебе городом править, — сказал Давыдов.

— Привезет ли, кто ведает!.. Лишним прошение не будет. Ныне сам видишь, многие служилые качаются, к Оське тянутся….

И подтверждение его слов случилось через час.

В избу вошли казаки Васька Рыбников и Микишка Легачов.

— Здравствовать тебе, Илья Микитович!

— И вы будьте здоровы! По какому делу пришли?

— С прошением к тебе, Илья Микитович! Дозволь нам по случаю Петрова дня продать воеводе Осипу Ивановичу съестные припасы… Холопы его сказывали, у них провиант на исходе…

— Какие припасы?! — заорал Бунаков.

Казаки стушевались.

— Так… Муки немного хотели продать, — пробормотал Васька, — репы, яйца…

— Я вам обоим яйца оторву, ежели к Оське пойдете!.. — рассвирепел Бунаков. — Самолично, падлы, на козле запорю!.. Иль не ведаете, что Оське всем городом от воеводства отказано!..

— Ладно, коль не дозволяешь, так не станем продавать!.. — ретировались казаки.

— Подите вон! И другим передайте, кто на двор к нему ткнется, тому не сдобровать!

Следом за казаками пришел начальный над тюремным караулом Михаил Яроцкий. Под глазом у него был свежий синяк.

— Илья Микитич, тюремные сидельцы, советники Осиповы, страх потеряли!.. Хотел я у них обыск учинить, набросились на меня, хотели убить!.. Едва караульные отбили! Сиделец Солдат шепнул, что побег замышляют!..

— Кто больше других бузит?

— Васька Чебучаков кричит слово и дело государево, Макарко Колмогорец да Васька Былин ему потакают и советуют… Изменниками нас обзывают!..

Караульный казак Маслов в щель за ними доглядывал, так кто-то из арестантов ему сквозь тын прутом глаз выколол!

— Кожа их, чаю, по кнуту соскучилась! Пора поучить как следует, дабы бузить перестали! Вот с послом от Алтын-хана встречусь, заткнем горлопанам глотки!..

Посольский двор, как и съезжую избу, перевели еще с апреля в казачий двор, во двор казака Никиты Кинозера. Июля 9-го дня Илья Бунаков принимал посольство от правителя Халхи Алтын-хана под началом Мергеньдеги.

Перед встречей двор Кинозера почистили, вымыли стены и полы в доме, в сенях и горнице постелили мягкие ковры.

Сам Бунаков с важным лицом в красном кафтане с серебряными пуговицами сидел за столом на стуле с высокой резной спинкой. Послы, несмотря на жару, Были в халатах из рытого Бархата, обшитых золотыми позументами и в синих суконных шапках с загнутыми вверх полями.

Войдя, Мергеньдег слегка поклонился, снял шапку и спросил через переводчика:

— Как здоровье царя Великия России и великого князя Алексея Михайловича?

Илья Бунаков встал со стула и торжественно возгласил:

— «Божиею милостью великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович Великия России самодержец и многих государств государь и обладатель на своем царском превысочайшем престоле Российского царствия, дал Бог, здоров»! Каково здоровье Алтына-царя?

— Алтын-хан здоров и жив в своем кочевье! Писал он письмо томским воеводам и государю, — важно ответил Мергеньдега. Он подал письмо Бунакову. Тот глянул на лист и, увидев, что оно на монгольском языке, протянул обратно:

— Пусть толмач твой переложит письмо на русский язык. Я отправлю перевод в Москву, в Посольский приказ… Ты же словами скажи, что в нем писано!

— Алтын-хан пишет, что русские в прежние годы вверх по Енисею-реке не хаживали и к шерти народы тамошние не приводили, а ныне енисейские киргизы шертовали России и ясак государю Российскому платят, отчего Алтын-хану в убыток… Что-де о том томские воеводы скажут, велел про то узнавать…

— Скажите Алтын-царю, что енисейские киргизы шертовали государю доброй волею… То не во власти томского воеводы — брать или не брать ясак, то в воле государя нашего великого князя Алексея Михайловича. Как он повелит, так и будет!.. Я же письмо Алтына-царя государю отправлю немедля, как только твой человек его перетолмачит!.. А теперь садитесь, высокочтимые гости, за стол, откушаем за здоровье государя нашего и за здоровье Алтына-царя!

В День ангела покойного государя Михаила Федоровича, июля в 12-й день, Киприан в Троицком соборе отслужил торжественный молебен. Осипа Щербатого за караулом вновь допустили в храм. После службы он стал зазывать к себе на праздничную чашу. Попы Сидор и Борис обещались быть, а вот казаки отнекивались, помня, чем кончилось застолье у воеводы в прошлый раз. Однако несколько смельчаков нашлось. Мы-де одиначную запись, чтоб на винную чарку к опальному воеводе не ходить, не подписывали, и нам-де ничего не будет.

Однако захмелевших гостей при выходе от князя Осипа поймали караульные во главе с казаком Давыдкой Кокоулиным. Сидора и Бориса пропустили, а вот конных казаков Антона Паламошного, Ваську Попова и казачьего сына Ваську Шумилова отдубасили и арестовали.

Бунаков приказал наказать их в круге так, чтоб у других отбить охоту.

На следующий день собрали круг у задней острожной стены, рядом с тюрьмой. Возле козла стоял с кнутом палач Степан Паламошный, поодаль — иеромонах Киприан. Привели арестованных и по очереди раскладывали на козле. Бунаков приказал дать бражникам по полдве сотни ударов. Однако полтораста ударов никто из троих не вынес, обмирали раньше.

— Так будут биты все, кто нарушит мирской приговор: к изменнику воеводе не ходить! — крикнул Илья Бунаков. — А далее наказанию подлежат за ложные изветы в государевом деле Васька Чебучаков и Макарка Колмогорец и те, кто подговаривает ложные изветы в государевом деле объявлять!..

Из-за тюремного тына вывели подьячих Василия Чебучакова и Макара Колмогорца, детей боярских Василия Былина, Родиона Качалова, Петра и Тимофея Копыловых. Все они были в одних рубахах.

Первым растянули на козле Василия Чебучакова, сняв с него рубаху. Бунаков подошел к нему и объявил:

— Ты будешь бит за великое государево дело и слово и за измену!

— Меня за то бить не надлежит, объявляю на тебя Илейка государево слово и дело, ибо ты есть изменник! Тебя надлежит пытать первого!..

Бунаков дал знак палачу, тот отступил на три шага, взмахнул кнутом, и на спине Чебучакова осталась первая кровавая полоса. Следом еще и еще.

Но подьячий продолжал кричать:

— Слово и дело на изменника Бунакова!.. Слово и дело!..

Уже сотню ударов принял Чебучаков, но все продолжал объявлять слово и дело. Палач Степан Паламошный то и дело пот со лба смахивал.

К нему подошли Василий Ергольский, Юрий Едловский и Филипп Петлин.