С недовольным лицом Ключарев вышел из избы, а Волынский покачал головой:

— Вот змей! Покоя от него нет… Надо государю отписать, что его указ исполнен, покуда Михайло враки свои до государя не донес… Скажи Илье, пусть договаривается с Чебучаковым миром, — обратился он к Коковинскому.

Сам Волынский обмакнул лебяжье перо в чернильницу и стал писать отписку государю: «Государю царю и великому князю Алексею Михайловичю всеа Руси, холопи твои, Мишка Волынский, Богдашка Каковинский, челом бьют. В нынешнем, государь, во 158 году марта в 8 день, в твоей государев царев и великого князя Алексея Михайловича всеа Руси грамоте за прииисью диака Григория Протопопова, писано к нам, холопем твоим, что указал ты, государь нам, холопем своим у съезжей избы при многих людех, Илье Бунакову сказати вину его, что он твоего государева указу не послушал, в Томском с воеводою, князем Осипом Щербатым, и с дьяком, с Михайлом Ключаревым, в съезжей избе не сидел, и твоих государевых дел с ними не делал, а учал сидеть на казачье дворе и дела делал, и к тебе государю к Москве в отписках писался один своей дуростью и воровством; а томские служилые люди всякие твою государеву опалу с него Ильи, по его умыслу перенимали на себя, а воеводе — князю Осипу Щербатому да дьяку Михайлу Ключареву, по его ж Ильину воровскому заводу от твоих государевых дел отказали, и под судом у них быть не похотели; да он же-де Илья твоего государева указу не послушал, томских детей боярских Петра Сабанского с товарыщи из тюрмы не выпустил, а вора Подреза Плещеева за его воровство в тюрму не посадил и Тоболских служилых людей, которые присланы к ним с твоими государевыми указными грамотами, без вины бил; а сказав, государь, вину его, указал ты, государь бить его, Илью, кнутом на козле, а учиня ему Илье наказанье, отпустить его из Томского к тебе государю к Москве. И мы, холопи твои, по той твоей государеве грамоте Илье Бунакову вину его перед съезжей избою при многих людех сказали, и велели его на козле бить кнутом; а из Томского к тебе государю не отпустили потому что по твоему государеву указу велено его Илью и томских подьячих в твоей государеве во всякой казне счесть, а что по счету на Илье и подьячих какие твоей государевой казны будет и то указал ты, государь, на нем Илье и на подьячих доправить, а доправя отпустить его Илью к тебе государю к Москве; и мы, холопи твои, тое твою государеву казну велим на нем Илье и на подьячих доправить, а доправя, его Илью отпустим к тебе государю к Москве».

Через три дня в съезжую избу пришел подьячий Василий Чебучаков и подал повинную челобитную о ложном извете на Илью Бунакова. Как положено, за ложный извет Чебучакова растянули на козле и били кнутом. Но терпел он наказание не просто так. Накануне пришел к нему Бунаков с миром, пришел не пустой и после долгого разговора Чебучаков согласился за пятьдесят рублей написать повинную челобитную о ложном извете.

Вскоре пришла царская грамота от 15-го дня января с указом оставить Ключарева в Томске для ведения дел с воеводами, но от следствия отстранить. Сообщалось, что для следствия велено прислать из Тобольска «подьячего доброго». Когда же он прибудет не сообщалось. По всему сыск по томским делам затягивался. Волынский не без злорадства показал Ключареву сей указ.

Высланные из Томска Волынским и Коковинским бывшие тюремные сидельцы, дети боярские Петр Сабанский, Иван Широкий, Василий Старков «с товарыщи» с середины октября не раз приходили к тобольскому воеводе — стольнику Василию Борисовичу Шереметеву — и жаловались, что высланы они из Томска по ложному челобитью бунтовщиков, что главных заводчиков с Федькой Пущиным надо также выслать из города, что в Томске сыск провести невозможно, поскольку Федьку Пущина градские жители боятся, а многие служилые на его стороне. А бунтовщики по-прежнему их животы разоряют, что жены и дети их, опасаясь убойства, не могут выйти из своих дворов даже в церковь…

Через месяц Сабанский, Старков и Широкий пришли к Шереметеву с просьбой.

— Василий Борисович, мы хотим подать челобитную государю от двадцати двух человек, которые претерпели от бунтовщиков, — сказал Петр Сабанский. — Потому просим тебя отправить нас троих в Москву, чтоб мы смогли правду поведать в Сибирском приказе боярину Алексею Никитичу Трубецкому.

— О чем ваша челобитная?

— О насильстве над нами и разорении нашем от бунтовщиков, которое было и которое ныне творится…

Шереметев взял челобитную, пробежал по ней глазами начало и далее прочитал: «И ныне он, Фетька Пущин, с товарыщи своими, от своего воровства не отстает, круги и бунты заводит и наши, холопей твоих, убогие домишки и досталь разоряют, и и скотинишко наше побивают, и насильством отъимают, и с своими советники всяко наругаютца…»

— Ладно, поезжайте в Москву! — махнул рукой воевода. — Пусть там с вами и бунтовщиками разбираются!..

В марте они добрались до Москвы и 7-го дня вручили челобитную в Сибирском приказе Трубецкому, в которой поведали о своих страданиях от бунтовщиков и подчеркнули, что «одиначные, государь, у них, многих воров, за руками написаны, что отнюдь у сыску и на распрос по одному человеку не даватца»… Алексей Никитович отправил в Томск грамоту в которой приказал воеводам Волынскому и Коковинскому, чтобы они «томских всяких служилых людей от воровства унимали», «чтобы томские дети боярские и служилые люди, Федька Пущин с товарыщи» семей бы и холопов челобитчиков не трогали.

В Сибирском приказе они встретили Осипа Щербатого, который доказывал там свою правду. Уже по пути в Москву он подал иски воеводам Тобольска, Соли Камской, Устюга Великого, чтобы они задерживали томских бунтовщиков. По этим искам в Соли Камской были арестованы в январе челобитчики Кузьма Мухосран, Булдачка Корнилов и Сенька Белоусов, возвращавшиеся из Москвы. В Тобольске арестовали Аггея Чижова и Тихона Мещеренина, в Устюге Великом челобитчиков Сергея Васильева и Тимофея Овдокимова и возвращавшегося с денежной казной из Москвы Степана Моклокова. Не помогли даже его слова, что он был принят государем и в Томске ждут денежную казну. В Тобольске арестовали Никиту Немчинова-Барабанщика за то, что «есаулил» в воровских кругах.

Марта в 10-й день 7158 (1650) года Щербатый подал в Сибирском приказе челобитную, чтобы вызвали бунтовщиков для следствия в Москву. Однако, дабы не тратить казну, вызвать не всех. В челобитной указал, что главными заводилами отказа ему от места были дети боярские Федор Пущин, Василий Ергольский, пятидесятник Иван Володимировец и казаки Остафий Ляпа и Иван Чернояр. К челобитной он приложил список бунтовщиков, назвав его «Роспись ворам, которые многое воровство учинили и измену государю показали». Всего Щербатый указал двести семьдесят пять «воров», из них сто шестьдесят восемь конных и пеших казаков, шестьдесят три крестьянина и сорок шесть разного звания людей, не забыв даже палача…

В разговоре же с Трубецким Осип доказывал, что его нельзя было отстранять от власти по извету Григория Подреза-Плещеева, так как извет его был глухой и ложный, в чем он сам повинился. А надо было Подреза пытать…

С жаром убеждал Трубецкого, что воеводы Волынский и Коковинский, «дружа» Илье Бунакову и Федору Пущину, ведут следствие плохо, не так как надлежит… И потому их от следствия по томскому бунту следует отвести… В его пользу были и показания казака Филиппа Соснина, который рассказал, как он вез царские грамоты в феврале прошлого года, поведал о своем аресте в остяцких юртах…

Настойчивость Щербатого возымела действие, и «158-го в 20 день марта по сему докладу государя царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии докладывал боярин Алексей Никитичь Трубецкой. И государь указал, а бояре приговорили…» выслать из Томска одиннадцать человек главных заводчиков, указанных Осипом Щербатым: детей боярских Федора Пущина, Василия Ергольского, Зиновия Литосова, пятидесятника Ивана Володимерца, казаков Тихона Хромого, Остафия Ляпу, Богдана Паламошного, Василия Мухосрана, Павла Капканщика, Филиппа Петлина и Филиппа Лученина. Кроме того, было приказано ужесточить наказание Григорию Подрезу и перевести его из Якутска в Ангарский острожек с разжалованием из детей боярских в рядовые казаки. Илью Бунакова приказывалось «сочтя», как можно скорее, отправить в Москву для очных ставок, все его животы конфисковать «за ево вины, за воровство».