— Ересью расколыцицкой уста твои, раб божий Иван, разверзаются, — повысил голос протопоп.

— То твои уста ересь никонианскую изрыгают! — воскликнул Немчинов. — Все книги церковные попортили, вокруг купели церковных крещений не по солнцу, но против солнца ходишь, латынским четвероконечным крестом просвиры печатаешь, «аллилуя» в молитвослове церковном во Псалмах троекратно глаголешь, до Никона же испокон дважды глаголемо было, в знамении крестном троеперстной антихристовой печатью креститься велишь! А ныне и вовсе безымянному наследнику присягать заставляете, а оный безымянный — антихрист есть! Лучше в огне сгорим, антихристу присягать не станем! Пред Богом души свои сохраним…

— О безумные! — прервал его протопоп. — Пошто, глупые, от плоти своея возмечтали о Бозе. Разе бедство и болезни ваши Богу сами собою приятны есть? О треокаянные безумцы, Бог наш не мучитель есть, но отец щедрот и Бог всякие утехи! Выйдите за врата, зане, кто себя погубит, вечной муки не избежит! Христом Богом заклинаю вас и указую яко пастырь овцам заблудшим путь к спасению истинный! Выходите!

— Слушай, отец, — решительно прокричал Немчинов, — и скажи полковнику, что без милостивого указу не выйдем!

— Скорблю и за грехи ваши молюсь пред господом всемилостивейшим, — перекрестил протопоп ворота и пошел к пикету, где его ждал полковник Батасов с офицерами.

Вдруг кто-то спрыгнул с заплота и, размахивая руками, закричал:

— Я выщела, я выщела… Не стирляй! Не стирляй!..

— Никак калмык твой. Иван Гаврилыч, — сказал Иван Падуша и взялся за ружье.

— Не надо! — остановил его Немчинов. Я сказывал, кажный может выйти. Вольному воля… Тем паче он… Кроме дозорных, все отошли от заплота. Из амбара выбежал встревоженный Федор Терехов.

— Беда. Иван Гаврилыч, кто-то хлеб спортил!..

— Как спортил?!

— Пошел я в амбар, чтобы мешок с мукой принести, дабы хлеб испечь седня, а там скверна…

Немчинов в окружении десятка казаков вошел в амбар, где хранилась мука. В нос ударил неприятный запах. Приглядевшись, все увидели, что больше половины из десяти мешков рассыпано но полу и смешано с жижей из отхожего места.

— Иван Гаврилыч, что же это? Ведь это он, Димка-калмык. Зря ты мне не дал его пристрелить… Гад, гад ведь под самое больное место ударил…

Немчинов помолчал, затем глухо сказал:

— Кто такой? — спросил полковник Батасов запыхавшегося беглеца. Тот, тяжело дыша, крутил руками, силясь сказать, но только помычал невразумительно.

— Полковника Немчинова человек, калмык Дмитрий, — пояснил протопоп Алексей, — крестник евонный.

— Пошто вышел? — обратился к калмыку Батасов.

— Моя к присяге пойдет… Моя царь-бачка любит… Хозяин царь не любит… Старик Серьга учил его… Яман старик…

— Что за старик?

— Отца Серьга зовут, урман ушла… Они с Васька Исецки учили казаки на присягу не ходить… Моя все слышала…

— Ладно, сколь их там сидит? — кивнул Батасов на дом. — Э, знаю… э… сказать не умею. Дай, дай, — тронул он шпагу Батасова.

— Зачем? — удивился Батасов. — Писать буду…

Батасов вынул шпагу из ножен, подал калмыку. Тот взял ее двумя руками и написал на пыльной дороге число.

— Шестьдесят девять?

— Шесть-девять, шесть-девять, — обрадованно закивал перебежчик.

— Порох есть?

— Есть, есть… Пять бочка в погреб…

— Много ли провианту имеется?

Калмык непонимающе заморгал глазами.

— Ну, еды много? Рыбы, хлеба…

— Казаки много, есть мало… Моя мука их спортил, есть совсем мало… Скоро выходить надо… Жрать нет… Мука моя спортил…

Угодливо щурясь лисьей улыбкой, калмык сбивчиво рассказал о том, что он сделал с мукой, пока все слушали увещевания протопопа.

— От степняк хитрозадый, придумал! — удивленно протянул капитан Ступин и похлопал Дмитрия по плечу.

— Молодец, молодец!

— Возьми-ка, капитан, этого молодца да сведи за караул, покуда все это дело не решилось, — сказал Батасов. — Черт знает, что у него на уме, может, подослали…

— Моя не нада тюрьма… не нада, — испуганно поднял руки калмык Дмитрий.

— Пойдем, пойдем, — подтолкнул его капитан Ступин.

— Не нада тюрьма!.. Моя тибя хорошо сделал… — упал он на колени.

— Иван Титович, отдай-ка его мне… Сгодится. Нюх у него лисий, много отпорщиков сыскать может…

Верещагин в последние дни старался быть возле полковника и, пряча досаду, что по делу, которое он начал, выпало не ему быть главным, старался пред полковником и оказался незаменимым помощником в сыске подписавшихся под письмом.

— Ладно, бери, да гляди, чтоб не уте»…

— От меня не уйдет, — сказал Верещагин и кивнул калмыку: — Пойдем…

Когда свернули в улочку, ведущую к канцелярии земских дел, Верещагин сурово сказал:

— Ну! Руки целуй, рожа калмыцкая, от цепи избавил… Все ли рассказал полковнику, что в доме вора Немчинова было… Можа, еще что вспомнишь?..

Увидев вышедшего из канцелярии Анику Переплетчикова, калмык обрадонанно зашептал:

— Судья-бачка, Степка жена полковника уводил…

— Слышь! Пацан твой к засевшим изменникам лазит, — сказал Верещагин. — Гляди у меня!..

— Приструню, Ларивон Степаныч, приструню… Совсем от рук отбился стервец…

А стервец сидел в это время с Федькой на чердаке дома Ивана Падуши, стоявшего через двор напротив дома Немчинова, и наблюдал через прорубленное в самцах оконце за тем, что делалось во дворе и вокруг. Они видели, как уговаривал протопоп засевших, как выбежал калмык Дмитрий… Только слышно ничего не было.

— Степ, подойти б к Дмитрию, может, от отца че передаст, не зря ж вышел…

— То-то не зря, вишь, с судьей пошел, а за караул не взяли… Лучше не высовываться… Да, чаю, уходить тебе с матерью надо из города…

— Че торопиться, никто про нас не знает.

— Хорошо бы…

Сзади послышался сухой шорох висевших на шесте веников: из сеней по лестнице поднялась жена Ивана Надуши.

— Уснул мой Иван Иваныч… Пойдемте, ребята, поешьте маленько хоть каши… Как оне там? Ваню моего видели?

— Видали…

— Этта Дашутка прибегала, про своего Василия спрашивала… Господи, господи, что деется на белом свете! День Ивана Купалы седни, а будто и не праздник вовсе, как вымерло все…

— Пойдем мы, тетка Анна, мамка небось потеряла, — сказал Федька.

— Куда вы теперь пойдете, солдаты кругом…

— Мы по задам…

— Верно, лучше обождать, — поддержал Степка.

Дождавшись темноты, пробрались крадучись к дому Максима Немчинова. Уже хотели войти во двор из-под повети, как вдруг Степка схватил Федьку за рукав и потащил за угол сарая. Из дома вышел Ларион Верещагин, за ним два солдата вели сопротивлявшуюся Катерину. Федька рванулся было к матери, но Степка повис на руке, остановил…

— Федька, уходить тебе надо из городу, — прошептал Степка.

— Теперь-то уж я никуда не пойду! — яростно выдохнул Федька.

Наконец-то полковник Батасов получил из Тобольска указ, как ему быть с запершимися отпорщиками. Губернатор Черкасский и вице-губернатор Петрово-Соловово писали, что по его лейб-гвардии капитана полковника Батасова отписке надлежит «…послать к полковнику Немчинову, велеть обнадеживать, что их велено только привести в Тобольск для разговора, и что губернатор с ними не хочет никакого зла учинить. А только желает с ними разговаривать и учинить по их желанию. А ежели они тем словам не поверят, и им показать фальшивую инструкцию, которая ныне послана к тебе».

Прочитав это, полковник Батасов ухмыльнулся, крикнул вестового и велел позвать капитана Ступина, капитана Нея и поручика Маремьянова. Сам продолжал читать указ. Далее в указе из Тобольска говорилось, что «надобно отведывать доподлинно, есть ли у них порох, и, если есть, да немного, и опасности в том невозможно иметь, велеть прежде приготовить бочек 50, налить воды с вечера, и чтоб стояли на лошадях в таком месте, чтоб с тех дворов не было видно. И ту воду приготовить зело тихо и тайно, чтобы они не видали. И как будет готово, то в полночь велеть солдатам штурмовать, и ежели зажгут, то велеть отнимать и заливать, чтобы оных заводчиков живых взять…»