А служили мы, холопи и сироты твои, тебе, праведному государю, век, как твоя государева дальняя вотчина Сибирь стала, правдою, а не изменою за тебя, праведного государя, везде помираем и кровь свою проливаем. А прослуги, государь, и измены и шатости никакие в нас преж сего не бывало. Да и впредь, государь, мы, холопи и сироты твои, тебе, великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичю всеа Русии, рады служить и прямити своими головами против твоих государевых непослушников и изменников, на боях и посылках головы свои складывати, и кровь свою проливать, и помирати за тебя, государя, и за твое государево крестное целованье стоять впредь безызменно.

Милосердный государь царь и великий князь Алексей Михайловичь всеа Русии! Пожалуй нас, заочьных холопей и сирот твоих, возри, государь, помазанник божий, своим праведным милосердием, вели, государь, нас, холопей и сирот своих, от ево, князь Осиповы и Михайловы, изгони и насильства оборонить… И не вели, государь, ево, князь Осиповым и Михайловым, ложным составным отпискам поверить в нас, холопей и сирот своих до конца разорить, что хотят оне нас, холопей и сирот твоих, без остатку разорить и кровь неповинную пролить и твою государеву дальную украйну до конца запустошить».

Праздничный перезвон колоколов в 26-й день апреля над Томским городом устремился к небесной сини, наполняя души горожан праздничной благостью, хотя и не было в этот день никакого праздника. По настоянию Ильи Бунакова и Федора Пущина Киприану было велено провести крестный ход к Благовещенской церкви от Троицкого собора, поскольку-де не был проведен крестный ход в день Благовещенья в 25-й день марта. Хотя задумали сей крестный ход сообща в съезжей избе днем ранее, дабы собрать градских жителей всех чинов и объявить им челобитную к государю для второй посылки.

Десятильник Пирогов поначалу отнесся прохладно к этой затее, но затем махнул рукой: проводите! Тем более что с собой он привез список с Абалацкой иконы, которая исцелила чудотворно уже несколько человек, привлекая в сельцо Абалак, что в 25 верстах от Тобольска, все новых и новых молельщиков, как убогих, так и пребывающих в здравии.

Правда, накануне Пирогов повздорил с Бунаковым из-за того, что он держит под арестом попа Сидора Лазарева, а Богоявленская церковь, где должен служить Сидор, пустует.

Но в крестном ходе они шли рядом в первом ряду с образами Божьей Матери, десятильник с Абалацкой иконой. За ними иеромонах Киприан, попы Борис, Меркурий, Пантелеймон и прибывший из слободы Верхней Ипат. Все с иконами Спаса и Божьей Матери из своих храмов, за ними жители города с крестами и образами. Медленно миновали ворота острога, спустились к мосту через Ушайку и, пройдя его, двинулись вдоль берега к Благовещенской церкви. С песнопениями трижды обошли вокруг нее, затем поп Борис отслужил молебен в честь Царицы Небесной. Когда молебен был окончен, на паперть взбежал денщик Бунакова, Дмитрий Мешков, и закричал, чтоб никто не уходил, ибо по велению воеводы Бунакова будет зачтено важное челобитье государю.

Тихон Хромой взошел на паперть и стал громко читать челобитную. Однако едва стало ясно, о чем челобитная, как от толпы стали отделяться и уходить некоторые из тех, кто стоял с краю. В толпе же то тут, то там разочарованно говорили, что-де уже писали год тому, толку не будет, что государь уже указал, как быть… Когда Тихон закончил чтение, Мешков крикнул, чтоб подходили все и прикладывали к челобитной руки. Но многие, понурив головы, стали расходиться.

Пирогов сказал Бунакову:

— Напрасно ты, Илья Микитович, смешал богоугодное дело с мирским! Как сказано в Писании, Богу — Богово, а кесарю — кесарево!..

«Может, ты и прав», — подумал Бунаков, глядя, сколь немногие остались подписаться под мирской челобитной. Видать, стерлись за год у многих обиды на Щербатого.

Через десять дней Григорий Пирогов и отец Борис вышли из дома подьячего съезжей избы Захара Давыдова, куда заходили посидеть. Пребывая в благостном после медовухи настроении двинулись к своим домам. Когда проходили мимо двора Федора Пущина, дорогу им преградили хозяин с десятком казаков, среди которых были Тихон Хромой, Остафий Ляпа, Иван Чернояр, Филипп Петлин, Филипп Едловский и братья Васька и Кузьма Мухосраны… В доме Пущина они держали совет, как им быстрее и полнее собрать подписи под челобитными… Решили бить челом Бунакову, чтобы он объявил назавтра сбор у съезжей избы…

— Ну што, вороги, всё народ ходите мутите! — сердито сказал Пущин.

— Никого мы не мутим… У Захара Давыдова обедали…

— А пошто ты, Гришка, не велишь руки попам прикладывать вместо неграмотных казаков к мирским челобитным?..

— То не попово дело! Их дело — службу в храмах вести…

— Не твоего ума дело — прикладывать им руки за других или нет, в том греха нет, но польза для мира…

— Ладно, Федор, — примиряюще заговорил отец Борис, — мало ли я под вашими челобитными руку прикладывал!..

— Прикладывал, — согласился Федор. — Так еще приложи за себя руку под челобитной, дабы Илья Микитич мог своей печатью заместо городской печатать государевы дела! Тихон, принеси чернила и перо…

Тихон сбегал в дом Пущина, принес чернильницу и протянул перо отцу Борису.

Тот отшатнулся и пробормотал:

— Мне до сего челобитья дела нет! Чье оно не ведаю, пусть кто ведает, тот и руки прикладывает…

— Мы сейчас в твой поганый рот, твою грязную скуфью засунем, чтоб визга твоего не было слышно, когда ослопами угощать будем!..

— Я и так вами бит не единожды, потому и скуфья испоганена… В погребе сидел сутки, едва не задохся! А ныне после государевых указов, кои ты, Федор, привез, бить меня вам нельзя!..

— Верно, нельзя попа бить, — поддержал Бориса Пирогов, — коли попа обесчестите, тем будете бесчестить и архиепископа Герасима, ибо на попе рукоположение архиепископово, и поставлен он у церкви Божией для православной веры утверждения, а не для поругания…

— Да пошли вы вместе с архиепископом в задницу! Отрастили пузень, муди свои не видите, не то что нужды простых христиан!.. — злобно прокричал Васька Мухосран. — Сейчас принесу ослопы, посмотрим, можно вас бить али нет!

Васька направился во двор Пущина, но Пирогов и Борис не стали его дожидаться и бросились бежать что было сил под насмешливые крики казаков.

По церквам и слободам денщики объявили о смотре, и с утра в 6-й день мая служилые люди потянулись к съезжей избе. Из избы был вынесен стол, за который уселись с бумагами Тихон Хромой и подьячий Захар Давыдов. По кликовому списку проверили, кто пришел, а затем Илья Бунаков и Федор Пущин осмотрели пищали. После этого Тихон Хромой объявил, чтоб подходили и прикладывали руки к челобитной о личной печати Бунакова и к мирской челобитной. Однако большинство казаков не спешило к столу, мялись, стояли, опустив голову. Тогда подьячий Захар Давыдов огласил:

— Кто приложит руки к челобитным, седня получит денежное и хлебное жалованье!..

Казаки оживились, и к столу выстроилась очередь. Только Юрий Тупальский подошел к Бунакову и сказал:

— Илья Микитич, не дело ты всчинил!.. Отродясь в Томском не бывало, чтоб за жалованье под челобитьями руки прикладывали!..

— Приложись — и ты получишь жалованье, — усмехнулся Федор Пущин.

— Приложился бы, опасаюсь государевой опалы! По государеву указу надлежит городскую печать пользовать!.. А государево жалованье от меня никуда не денется, его новые воеводы выдадут!..

— Не хочешь о печати, приложись к мирской челобитной! — сказал Федор Пущин.

— Приложусь, коли ты перед всем миром своим челобитьем объявишь, что тобой привезенные царские грамоты непрямые, а подменные, как о том базлает Лаврюшка Хомяков!

— Да пошёл ты!..

— Вот-вот! — торжествующе воскликнул Тупальский и пошел прочь. Его никто не остановил.

Но когда конный казак Пронька Вершинин и сын боярский Семен Позняков собрались уходить, их остановили казаки во главе с Остафием Ляпой и Иваном Чернояром.