— Господа, уведомляю вас о несении службы в городе. Службу почитать гарнизонной, посему, согласно «Уставу воинскому», ключи от всех ворот сдавать на ночь мне в канцелярию. Караулы поставить у всех градских ворот, у магазинов с провиантом, у тюрьмы и гауптвахты, а также на базаре и у церквей… За город никого без моего ведома не выпускать… Караулы менять трижды согласно уставу: поутру в десятом часу перед обедом и в третьем часу пополудни. Солдат, дабы сподручнее было, поместить на постой в домах, что к канцелярии ближе. Тапты и ревелии бить барабанным боем обычным порядком. От тапты до ревелии семь часов, противу уставу на час менее, понеже положение так велит… Рунды производить трижды согласно уставу. Понеже штаб-офицеров мало, разрешаю караулы ставить под началом сержантов и капралов, кроме канцелярии, где начальником караула всегда офицеру иль прапорщику надлежит быть. Все! Вопросы имеются?

— Коли не пожелают хозяева брать на постой, как быть? — спросил прапорщик Этеркраус.

— Тесноты особой не чинить, однако и не церемониться!.. Приступайте, господа! Капитан Ступин, подайте мне письмо отпорное.

Ступин принес письмо и вышел. Полковник Батасов остался один.

Он несколько раз перечитал отпорное письмо и, просматривая ниже многочисленные рукоприложения, позавидовал полковнику Сухареву, оставленному в Тобольске. Тому не надо будет вести розыск, который наверняка затянется, и сидеть тут ему, от лейб-гвардии капитану полковнику Батасову, неведомо какое время без семьи. Эх, казачки, казачки, не жилось вам… Не все одно, за кого крест целовать, с именем или без… Хотя рассудить, так, конечно, непривычно — присягать неизвестно кому. Не сделал ли государь тут промашки…

Тут Батасов невольно оглянулся, испугавшись собственных мыслей. Сплюнул, крикнул денщика и велел принести водки. Денщик принес полуштоф, полковник выпил стопку и принялся составлять реестр тех, кого, по его разумению, следовало арестовать и допросить первыми. За списком просидел дотемна. Взяв денщика и двух солдат, прошел сначала к соборной церкви, затем к городской тюрьме. У избы, где держались колодники, его остановил окрик:

— Кто идет?

— Полковник Батасов…

— Кто на часах?

— Солдат Московского полку Исак Микулин.

— Ну, ну, — одобрительно сказал Батасов. — Кто за караулом?

— Изменник Исецкий, господин полковник.

— Глаз не спускайте, сей вор среди смутьянов наиглавнейший.

Микулин вытянулся, а Батасов пошел дальше. Проверил караул у Спасских ворот и отправился спать. Утром ему доложили, что прибыл капитан Рублевский.

Войдя, капитан Рублевский доложил:

— Гхподин полковник, согласно данной мне инструкции по прибытию велено быть под твоим началом. Привел с собой двести служилых татар. Всю ночь ехали, не спали… — потер Рублевский покрасневшие глаза.

— Ладно, капитан… Где люди?

— У посада но бухарским и татарским юртам стоят. — До обеда пусть спят, после же послать конные заставы по уездным дорогам. Заставы те держать по три человека. Такие ж заставы поставь но земляному городу вокруг острога… Никого не выпускать. Теперь отдыхай сам…

Рублевский вышел. Полковник Батасов подумал: «Более шестисот человек на городишко… Ермак Тимофеич с таким числом пол-Сибири воевал…»

На ямском дворе, обнесенном двухсаженным глухим тыном, у крыльца рубленого дома солдат в красном камзоле трясет за грудки хозяина:

— Коня подавай, сучий сын! Не подашь — заколю без пощады, — угрожающе хватается солдат то и дело за эфес палаша.

— Помилуйте, господин солдат, нетути коней. С неделю прошли ваши солдаты на Тару, всех позабирали… Отдохните, господин солдат, и конь, глядишь, отойдет… Попасется, да овса заложу… — оглядывается хозяин на взмыленного коня у ворот.

— Не имею ни часу ждать! Наисрочнейшее дело! Читай! — сунул солдат хозяину подорожную.

— Грамоте не обучен, — отстранился хозяин.

— Так слушай! Другой раз читать не стану! «От Тобольска, куды путь надлежит от села до села, от деревни до деревни, и до Тары и назад до Тобольска, давать посланному солдату Ивану Стрелкову уездную одну подводу, везде не держать ни часа. Послан он, солдат, на Тару для его императорского величества наисрочнейшего дела. У сей подорожной ближнего стольника и губернатора Сибирского господина князя Черкасского печать. Июня 15-го дня 1722 года». Уразумел, мужик! Давай коня!

Хозяин поднял сбитую с него катаную поярковую шапку и уныло пробормотал:

— Нетути коней…

— Веди на конюшню!

Они вошли в конюшню и, увидев вороного коня. Стрелков обрадованно закричал:

— Эт-то что не конь? Бл…дин сын!

— Господин солдат, на сем коне комиссар поедет.

— Что за комиссар?

— Земских дел комиссар из Тобольску по деньги, сказыват, едет с подушных податей…

— Комиссар обождет, отдашь ему моего коня, велю! — угрожающе полуобнажил из ножен палаш Стрелков.

— Э-эх, — махнул рукой хозяин, — прогоны готовь, солдат…

Стрелков устало опустился на конец долбленой колодины с водой, и, переместив кожаную сумку с правого боку на живот, ощупью проверил, на месте ли пакет, что велено ему вручить полковнику Батасову на Таре. Любопытно бы знать, о чем в бумаге речь, какие вести. Но красный сургуч намертво скрепил бумагу, а печать на сургуче — два скачущих коня и стрела меж ними — будто напоминают ему: скорей, скорей! И торопится солдат Стрелков, вот уже почти сутки без сна, старается.

Давно мечтал капральский чин поиметь, а ныне самое время себя показать…

Хозяин подвел заседланного коня. Стрелков заплатил прогонные деньги, вскочил в деревянные стремена и поскакал по дороге, взбивая легкую пыль.

За день до вступления полковника Батасова в Тару провинциал-фискалу Трофиму Григорьевичу Замощикову подал отписки из Тары от фискала Семена Шилышкова человек его Максим Петров. Замощиков немедля подал отписки князю Черкасскому. Губернатор, презрительно морщась, с трудом разбирая почерк, долго читал оба доношения и, наконец прочитав, сказал вице-губернатору Петрово-Соловово:

— С обеих отписок снять копии и послать оные полковнику Батасову. Написать ему указ, дабы всех, кто в отписках помянут, взял бы под арест. Коменданта Глебовского велеть за крепким караулом прислать к нам в Тобольск… Нарочному солдату выписать подорожную, и скакать ему наисрочнейше…

Быть нарочным выпало солдату Стрелкову.

Губернатор и вице-губернатор были немало удивлены, когда через два дня получили челобитную Глебовского и присланных с Иваном Гребенщиковым колодников. Подозрения в измене коменданта хоть и не прошли, но стали меньше. Прежде чем отправиться в застенок, губернатор принял его императорского величества посланника к калмыцкому контайше Цеван-Рабдану капитана от артиллерии Ивана Унковского. Посланец калмыцкий Буркоган объявил в Москве, что будто бы контайша намерен принять российское подданство и по сему делу отправлено было с ним посольство. Хотя князь Черкасский и был в великом сомнении насчет оного намерения, однако посольство, прибывшее из Москвы в Тобольск апреля 12-го дня, надобно было отправлять. Капитан Унковский уже подавал в губернскую канцелярию два доношения. чтоб посольство его отправлено было без замедления, грозил подать доношение самому государю. Сегодня губернатору доложили, что дощаники посольские погружены и готовы к отправлению с конвоем из шестидесяти солдат. На этих же дощаниках отправлялся провиант для отряда полковника Батасова. Губернатор думал, что Унковский пришел откланяться, но ошибся.

— Ваше сиятельство, опять моему посольству чинится задержка, — сказал Унковский.

— Мне ведомо, что дощаники готовы! — раздражился Черкасский.

— Однако потребных ведомостей из губернской канцелярии не выдано, и от вашего сиятельства лист контайше не подан…

— Лист о спорах по Кузнецкому острогу и о Бухолцевом походе напишу, хотя о том писано было контайше и послано в свое время с Василием Чередовым… Того для, что дощаники к отправлению собраны, надлежит их отправить с начальником конвоя. Кто оной начальник, поручик Санг?