— Че фукалку-то выставил, пущай! — напирала на него жена Терехова.

— Осади! Не велено! Бунтовщики там…

— И-их, ежели б наши забунтовали, так ты тут не стоял бы! Кочан-то с плеч живо снесли б! — продолжали напирать на Микулина бабы.

— Прочь! Стрелять буду!

— Стреляй, стреляй, Аника-воин, те только с бабами воевать, голорожий! — крикнула жена Падуши, стоявшая чуть сзади с годовалым сыном на руках.

— Да он, чай, и не мужик вовсе, на щеках-то ни волосинки! — крикнула жена Терехова.

— А ты возьми на постой, узнаешь, мужик я ай нет! Защекочу усами! — огрызнулся Микулин.

— Больно нужен, у меня свой мужик, не чета тебе, голорожему! Борода в честь, а усы и у кошки есть!

Последние слова разъярили баб, и они навалились на цепочку солдат, перегородивших улицу фузеями с примкнутыми штыками.

Вдруг раздался выстрел. Из соседнего дома выбежал поручик Маремьянов с пистолетом и шпагой и скомандовал:

— Фузеи к бою! Пали!

Но выстрелов не последовало. Матерясь, поручик взмахнул шпагой:

— Первый выстрел над головой, пали!

Прогремел нестройный залп, и бабы с воем и причитаниями кинулись врассыпную.

Услышав выстрелы, Немчинов выбежал во двор, опасаясь, не начался ли штурм.

— С бабами воюют, — объяснил Иван Падуша, оставшийся в дозоре на поленнице у заплота. — Пужанули…

Ночь для всех собравшихся во дворе выдалась бессонной, хотя Немчинов расставил охрану у ворот, на конюшне у оконца, и остальные могли бы и спать. Но никто не ложился. Завалили поленьями и чурками въездные ворота. Соединенные бревенчатым высоким заплотом дом на подклети, сараи, амбары, конюшня надежно оградили укрывшихся. Двор стал похож на крепостцу. Иван Гаврилыч прикинул, что провианту на всех должно хватить более чем на месяц. Во дворе собралось, не считая его семьи, шестьдесят девять человек разного званья: здесь и дети боярские, и сотники, и рядовые, и отставные казаки, и дети казачьи… Немало людей. Можно б и пробиться, но куда идти, коли дело правое, да и ружей-то всего двадцать. Знать бы, что сейчас в городе, да не выйдешь… Думая обо всем этом, Иван Гаврилыч вспомнил, что ни в эту суматошную ночь не видел сына, ни сейчас, утром.

— Катерина, где Федька? — спросил он жену, войдя в дом.

— На сеннике, верно, с дружком своим…

— Шлеп-ноги парнем?

— С им… Умоталась я ноне, забыла о них вовсе.

Иван Гаврилыч залез на сеновал и увидел, что Федька и Степка безмятежно спят на медвежьей полсти.

Он разбудил их.

— Че, тять? — спросил спросонок Федька.

— Идемте в избу.

Шагая через двор, друзья с удивлением таращились на стеченье народа на заваленные ворота… Дома узнали о приходе солдат.

— Дядя Иван, давай я выйду и все узнаю… Коли пристанут, скажу, что приходил вчера, заигрался и остался ночевать, а ночью вернусь, я ловкий, меж ног проползу, не почуешь, — гордо сказал Степка.

— Ладно, попробуй…

Расставшись с отцом Сергием, Степка вернулся домой, чем несказанно обрадовал братишку. Варька же, как и в первый раз, днем, испугалась. Был дома и отец. Отнесся он к Степке равнодушно.

— Беглый явился!.. — глянул он на него, обсасывая рыбью кость. — Че, ай жрать захотел?

Степка смолчал.

— Че насупился? Где шлялся?

— В лесу, — коротко ответил Степка.

— Окажи, Варвара, честь блудному сыну и мужу, накорми да приласкай, как жене полагается!..

Варька вспыхнула, а Степка проговорил:

— Не стану с ней жить!

— И она, чай, плакать не станет! — ехидно сказал Аника. Степка удивился спокойствию отца, но через два дня, застав их с Варькой, пришел в ярость. И, испугавшись собственных мыслей, ушел утром из дому.

Весь день просидел у могилы матери, а вечером, пострекотав сорокой, вызвал Федьку Немчинова из дома и сказал, что завтра решил уйти снова к отцу Сергию. Федька накормил его, и они пошли ночевать на сенник…

Проскользнув в прорубь оконца из конюшни, Степка присел и прислушался. Было тихо. Ярко светила половинка луны. Держась в тени конюшни, он дошел до ее угла и, выглянув, увидел в конце огорода силуэты солдат с поблескивавшими штыками. До соседнего двора было шагов полсотни. Степка прополз их, прячась за грядками с луком и морковью. Нырнув в тень сарая соседнего двора, обогнул его, перевалил через заплот и оказался на другой улице.

Поздно вечером вернулся тем же путем и предстал перед ожидавшим его в нетерпении полковником Немчиновым.

— Можно ли пройти?

— Можно… Покуда только с трех сторон обложили. Был я у Шевелясова, заарестовали его… Передовых также взяли тайно… Из города не выпускают, ворота закрыты…

— Солдаты из Тобольска еще были ли?

— Не видать покуда…

— Ты молодец, Степан. Веди Федьку с матерью, покуда можно…

— Я с тобой останусь!.. — подбежал к нему Федька.

— Знаю, сынок, что ты у меня казак настоящий. Да кто о матери позаботится?.. Опасно вам здесь ныне… Пробирайтесь в пустынь к отцу Сергию, там не пропадете… Спаси вас Христос!

Немчинов перекрестил сына, обнял подошедшую жену и проводил до оконца. Сначала вылезли ребята, за ними спустилась Катерина. Небо было затянуто облаками, и им не пришлось даже ползти, стояла сплошная темь.

Федька с матерью остановились у брата Ивана Гаврилыча, Максима, а Степке ничего не оставалось делать, как идти покуда домой.

— Ко времени, ох ко времени, господин капитан, к нам пожаловали. Не чаял уж, как с бунтовщиками совладать, а теперича они запоют у нас! — говорил оживленно земский судья Ларион Верещагин, шагая в Тарскую канцелярию рядом с капитаном Ступиным. — Людишек у меня мало верных, а комендант своими распоряжаться не давал. Вот я и взял только одного из начальных изменников — Дмитрия Вихарева. Кабы людей комендант давал, так всех бы на цепь посадил! А кого и на кол, чтоб не повадно было!.. Хорошо, что пожаловали… Коль уж по моей отписке за бунтовщиков взялись, то дозвольте мне самолично над ними розыск учинить.

— Сие полковнику Батасову решать. Он прибудет сюда скоро с главными силами. До его прихода без моего ведома никого за караул не брать, понеже солдат у меня малое число… Посему помощь от тебя, судья, нужна… Возьми верных людей и поставь в помощь моим солдатам у ворот до прихода полковника Батасова.

— Сколь же у тебя солдат, господин капитан?

— Сотня… Главное, сей день продержаться без смуты, а там и Батасов будет. А ныне большее число солдат поставлю на удержь запершихся изменников, чаю, главные смутьяны там засели…

— Главный-то изменник тут сидит, — пробормотал Аника, хромавший следом за Верещагиным. Ступин услышал и строго спросил:

— Ты про кого?

— Про коменданта, кого ж еще… — кивнул Аника на Тарскую канцелярию.

— Доложим, доложим! — весело ответил Аника, взглянув на Верещагина, который при словах Ступина перекрестился едва приметно, и даже сквозь щелки прищуренных маленьких глазок его пробивалась нескрываемая радость.

В Тарской канцелярии сидели созванные капитаном Ступиным сержант Островский, фискал Семен Шильников, поручик Княгинкин, пристав Калашников.

— Господа, понеже почти все мои силы ныне вокруг дома изменника Немчинова, где заперлись бунтовщики, вам надлежит обеспечить спокойствие и порядок в городе, и охрану ворот… Поручик, — обратился он к Княгинкину, — назначаю тебя до прихода главных сил в помощь прапорщику Этекраусу отвечать за ворота. Поставишь людей, коих господин судья укажет… Тебе, сержант Островский, отвечать за охрану гарнизонной гауптвахты и тюрьмы. Судье и приставу надлежит обеспечить порядок на базаре, у церквей и на всех улицах… Дабы сговору меж отпорщиками не было, в кучи более трех сбираться не дозволять! Главное, не дать смуте быть день-другой, а там и полковник придет… Все, господа!

Весь день капитан Ступин пребывал в беспокойстве. Как бы не надумали изменники пробиваться из города с оружием. Но на улицах было тихо. Стояли только расставленные судьей пикеты и караулы из верных присягнувших людей. Отпорщики, отделенные от начальных людей, не выглядывали из своих домов.