Дорожка к воеводскому двору была посыпана речным песком с галькой. Воевода Илья Бунаков во дворе разговаривал с Федором Пущиным. Рядом стояли денщики Семен Тарский и Митька Мешков, войсковой подьячий Тихон Мещеренин и с десяток казаков.

— Челобитную от ясашных, Федор, непременно надо у князцов всех волостей подписать, так что поезжай завтра же…

— Сделаю, сделаю, Илья Микитович! — согласно кивнул Пущин и обратился к Мещеренину: — А ты, Тихон, от посадских составляй челобитье.

— И о крестьянах не забудь, у них на воеводу и Ваську Старкова много добрых слов найдется, — усмехнулся Бунаков.

В открытые настежь ворота вошли казаки с арестованными Макаром и Яковом Кусковым. Денщик Давыд подбежал к Бунакову.

— Илья Микитович, по воле круга привели Макарку Колмогора. С миром заедино быть не желает!..

Колмогорца с Кусковым подвели к воеводе и Пущину.

Федор зло спросил:

— И пошто ты, Макар, с миром не тянешь, воле его противишься?

— Я с Гришкой Подрезом, вором и изменником, быть заедино не желаю! А вам всем Бог судья…

— Повинись, Макар, покуда не поздно! — сказал Бунаков.

— Мне виниться не в чем, и твои казаки тоже воры! Всю меховую государеву казну из Кузнецкого мною привезенную пограбили!..

— Ах ты, тварь, казаков позорить! — взвился Бунаков и ударил Макара в подбородок. — Бурундук, поучи его!

Кожевников с маху ударил упавшего на землю Макара по спине ослопом, потом еще и еще…

— Ну как, будешь с миром заедино? — брезгливо пнул его сапогом Бунаков.

— Я государю не изменю, с вами не буду! — упрямо выдохнул Макар.

После полусотни ударов Бунаков сказал:

— Ладно, завтра с ним разберемся! А на ночь оставьте его за приставом вон у соседа моего, Басалая Терентьева. — Да в железа его, в железа! — зло крикнул он.

— А с этим че делать? — кивнул Давыд на Якова Кускова.

— Пускай домой идет и думает, с кем быть! Не то и ему место в тюрьме найдем!

Нет, не зря говорят, что мужик без пояса, что татарин без креста! Макар благодарил Бога, что бунтовщики не заметили в поясе второй кошелек с десятью рублями. За полтину Басалай Терентьев не только не стал заковывать его в железа, но и дозволил сходить в баню, день-то был субботний. Но попариться не довелось: тело и без того горело от ссадин. Запирая его в холодную клеть, Басалай раздобрился и кинул ему овчинную шубу и армяк. И хотя Макар устроился удобно на широкой лавке, но долго не мог заснуть: одолевали думы о том, что с ним будет, скоро ли дойдет весть о бунте государю…

Проснулся он, когда оконце, затянутое бычьим пузырем, горело ярким желтым светом. Макар надел кафтан, туго опоясался, достал гривенник из кошелька и спрятал кошелек за пояс. За гривенник Басалай принес ему полкринки молока, в деревянной чашке репы-паренки с хлебом и кусочек вяленого мяса.

Однако закончить свою трапезу Макар не успел. Дверь кельи отворилась, и Басалай хмуро объявил:

— Там тебя казаки требуют…

— Че они в такую рань? — насторожился Макар.

— Какая те рань! Полдень скоро, разоспался ты…

Выйдя с Басалаем на крыльцо, Макар сразу понял, что ничего доброго ему ждать не приходится. Во главе полутора десятков казаков с кольями и ослопами стояли главные горлодеры на кругах: Васька Мухосран, тюменский казак Никита Немчинов-Барабанщик, на недавнем круге выбранный есаулом, да беглый Тихон Донщина.

— Колмогор, объявляю тебе волю круга: либо ты с миром заодно и прикладываешь руку к одиначной записи, дабы к изменнику Щербатому не приставать и новому воеводе Илье Микитовичу быть послушным, либо узнаешь, почем фунт лиха! — сурово объявил Васька.

— Осипа Ивановича государь поставил воеводою, а я государю до конца живота моего верен буду. Не стану руки прикладывать к воровским бумагам, хоть кожу сдирайте! Вот те крест! — Макар ткнул два перста в переносицу и нервно перекрестился.

— Ах ты, сучий потрох! Сдерем, токмо поначалу продубим ее! Кто с изменным воеводой заодно, тот сам изменник, государю добра не желает! Берите его, казаки! — скомандовал Васька.

Никита Барабанщик и Тихон подскочили к Колмогорцу, сдернули его с крыльца и сбили на землю. Васька Мухосран первым опустил с маху свой кол ему на спину. Его поддержали другие казаки, замолотили, будто сноп.

— Винись, падаль! — пнул его сапогом Васька.

Но Макар молчал.

— Снимай азям! Слаще будет!.. — дернул Васька за рукав азяма так, что раздался треск по шву у плеча.

— Господи Исусе Христе, яви свою волю, покарай сих воров! — воскликнул Макар.

— Ну, сволота, лучше помолись пред смертью! — Васька выхватил нож из-за голенища сапога и замахнулся. — Подпишешь одиначную запись?

Макар выставил в страхе руки, защищаясь, но ничего не сказал.

Васька махнул ножом, ловко перерезал шелковый пояс и сорвал его. Поднял упавший на землю кошелек, сунул его Никите Барабанщику:

— Делите поровну! А ты, тварь, не поминай Господа нашего всуе! — Васька рванул ворот рубахи Макара и сорвал с груди позолоченный серебряный крест, украшенный жемчугами, и сунул себе за пазуху.

— Последний раз спрашиваю, с миром тянешь али с изменником-воеводой? — пнул его в голову Васька.

— Я с государем, а стало быть, с воеводой!.. — не сразу выдохнул Колмогорец.

— Ну, падла, пойдешь рыбам на корм! Казаки, ведите его к Ушайке!

Никита Барабанщик и Тихон Донщина подхватили под мышки Макара, поставили на ноги и тычками погнали со двора. На дороге, ведущей к речке, несколько раз казаки сбивали его на землю прямо в грязь, волокли по ней, порвали кафтан, вырвали клок из бороды и бранили непотребной бранью…

На мосту через Ушайку, от которого дорога шла наверх к острогу, остановились. Васька Мухосран обратился к Макару:

— Ну, че, одумался? Аль еще в грязь хочешь?

— Грязь не сало, высохла и отпала!.. А вы за всё ответите, воры! — неожиданно зло сказал Макар.

— Ух ты, сучье отродье!.. — выдохнул Васька. Лицо его от ярости побледнело так, что точки угрей на лице стали чернее и, казалось, выдались из кожи наружу. Он ударил Макара колом по голове, сбил шапку. Размашистым пинком сбросил ее с моста в бурлящую коричневую, будто брага, воду и ударил еще раз, целя по лысине. Макар чуть отшатнулся, и удар пришелся по плечу, лишь ободрав кожу на голове.

— Убью, гад! — вконец рассвирепел Васька. Ударил Макара колом под коленки. Тот упал, как подкошенный, ничком, обхватив голову руками. Между пальцами струилась кровь.

Васька размахнулся, чтобы ударить по затылку, но кто-то повис у него на руках.

— Васька, не бери смертный грех на душу!

Это был конный казак Василий Балахнин, шедший к обедне в соборную церковь.

— В воду его кинуть! В воду!.. — вырывался из его рук Мухосран.

— Ладно, Василий, пусть круг решает, че с ним делать! — поддержал Балахнина Никита Барабанщик.

Воевода Бунаков с воли круга определил отдать Макара Колмогорца за пристава Василию Балахнину.

После двухнедельной отлучки Федор Пущин вернулся в город. Не одну волость ясашных людей довелось объехать в седле, составляя челобитные и собирая подписи мурз и князцов. На другой по приезде день в дом к нему пришел денщик Бунакова, Семен Тарский, и известил, что воевода велит ему быть на совете по полудни, однако не в съезжей избе, но в доме самого воеводы.

Войдя в дом, Федор перекрестился, поздоровался, снял однорядку и сел на лавку к столу, за которым сидели хозяин Илья Бунаков, дьяк Патрикеев, пятидесятник Иван Володимирец, из казаков только Васька Мухосран да Тихон Мещеренин.

— Ну, как, Федор Иваныч, с пользой ли сходил по урману? Добыл ли челобитья государю на Щербатого?

— С пользой, с пользой, Илья Микитович! — сказал Пущин, доставая из кожаной сумы свиток бумаги. — Привез три челобитья. Заглавная из них от одиннадцати чулымских и низовских волостей Томского уезду подписана либо князцами, либо ясаулами, либо простыми ясашными людьми. Тут и Кортовская волость, и Чепинская, Большая и Малая Провские, Чурубарская и прочие иные.