Пенунхеб не зря направился на один из центральных рынков. Ведь именно здесь, как нигде в другом месте, лучше всего можно было почувствовать, чем живёт сейчас огромный город. Жрецу нужно было уловить настроение горожан. Ведь он последнее время делал всё, чтобы раскачать огромный корабль государственной стабильности. Пенунхеб хотел спровоцировать беспорядки в городе. Для этого он значительно уменьшил рацион ремесленников как храма Амона, так и дворцовых, работающих на фараона и его семью. Он мотивировал свои действия необходимостью посылать большие партии продовольствия в действующую армию в Финикию. Постарался Пенунхеб увеличить налоги и на горожан, работающих в своих ремесленных мастерских, и на земледельцев храмовых, государственных и частных с помощью главы Фиванского нома — области, замешанной в заговоре. Также люди жреца пускали повсюду тревожные слухи. И вот теперь второй жрец Амона Пенунхеб хотел самолично убедиться в результатах своих провокационных усилий. Но беззаботные, весёлые простолюдины поначалу разочаровали, когда жрец окунулся в кипящую жизнь африканского базара.
— Кому сладкие пирожки? — пронзительно кричал тонким голоском толстый, маленький торговец, неся корзину с ароматной выпечкой на своей большой круглой голове, обросшей ёжиком коротких чёрных волос.
— Покупай добрый хлеб! — орала сиплым низким басом крупная баба в зелёной рубахе, дёргая Пенунхеба за его гофрированную повязку на бёдрах с такой силой, что не ухватись жрец обеими руками за пояс, остался бы он в чём мать родила.
— А дьявольское отродье, вонючее порождение Сетха, — заругался Пенунхеб, — отстань ты от меня со своими булками.
Второй жрец Амона несколько отдалился от повседневной жизни в своих раззолоченных чертогах и подзабыл нравы фиванского базара. Ведь уже лет тридцать прошло с тех пор, когда он голодным юнцом, школяром учебного заведения при храме, прибегал сюда в хлебные ряды, чтобы купить горячую булку или стащить, если удастся, сладкий пирожок с противня или из корзины зазевавшегося торговца. Сейчас представился такой случай. Хозяин сладких пирожков сцепился с булочницей.
— Чего тебе тут надо, круглорожий, — рявкнула торговка хлебом глухо и сипло, словно сидела на дне в просторной бочке, — ну чего ты снуёшь здесь со своими паршивыми пирожками, только покупателей у меня отбиваешь! Иди отсюда, а не то я тебе твои наглые глаза повыцарапаю!
— Ах ты, гиена пустынная! — завизжал с возмущением жирный торговец. — Я могу ходить, где хочу, у меня товар вразнос. Не твоё дело мне указывать! Врежу вот по твоей поганой роже! Она всё равно у тебя, как у жабы, такая же противная, так что одним синяком больше — никто и не заметит.
И торговцы, как два драчливых гуся, растопырив руки, как крылья, шипя и подвизгивая, начали наскакивать друг на друга, под смех и подзадоривающие крики окружающих. Пенунхеб не удержался, нагнувшись, ловко стянул пирожок и быстро спрятал его под свой гофрированный передник. Хашпур, следующий, как тень, неотступно за своим господином, лишь хмыкнул себе под нос, когда это увидел. А второй жрец Амона подмигнул стоящим рядом чумазым мальчишкам и показал глазами на стоящую в пыли у ног дерущихся корзину. Те, не долго думая, покидали в свои грязные и рваные переднички пирожки и кинулись в разные стороны, под ругань жирного торговца, который только сейчас заметил, что слишком опрометчиво оставлял свой товар так долго без внимания.
— Лови воров! — завопил пирожник. Но мальчишек уже и след простыл.
Пенунхеб, улыбаясь, шагал между рядами и жадно жевал горячий пирожок с финиками. Лет тридцать он ничего не ел с таким аппетитом. Это был пирожок из его детства. На какое-то время он забыл про все свои коварные и честолюбивые планы, давившие на его сутулые плечи, как гири, его бледное с нездоровым серым оттенком лицо сплошь в глубоких складках и морщинах разгладилось. Жрец выпрямился и беззаботно зашагал по базару, словно юнец, только что вырвавшийся из школьной темницы, где его заставляли корпеть целый день над нудной писаниной. Пенунхеб, стряхнув груз прошедших лет и забот, свободно и уверенно пробовал инжир, финики, виноград, непринуждённо перемигиваясь с торговками, которые и в настоящее время, как в годы его юности, не отличались особой добродетелью и могли предложить покупателю не только фрукты в корзинах, но и свои прелести, чуть прикрытые туго обтягивающими белыми, красными, жёлтыми, зелёными льняными рубашками. Правда сейчас, и это Пенунхеб отлично понимал, ему, конечно же, пришлось бы раскошелиться, чтобы попробовать заветный плод, а в годы его юности хорошенький школяр мог рассчитывать на дармовщину, а и в придачу и на сытный ужин. Но годы взяли своё. Второй жрец Амона вскоре почувствовал, что солнце немилосердно печёт ему голову, хоть и закрытую париком, а непривычные к долгой ходьбе ноги болят — босиком по горячей пыли идти было просто мучительно.
Он надел сандалии и прямиком направился в то место, где различные ремесленники разложили свои поделки. Пенунхеб подошёл к рядам, где торговали фаянсовыми и стеклянными вазами, скульптурными и ювелирными изделиями, мебелью. Опытный взгляд жреца сразу же отметил среди многочисленных торговцев, сидящих на земле, на циновках или на низеньких деревянных стульчиках, работников из храмовых и дворцовых мастерских, которые вместе с частниками принесли на продажу те изделия, которые они сделали за длинный и изнурительный рабочий день сверх нормы и из своего материала. Их усталые, измождённые, бледные лица выделялись среди загорелых до черноты грубых физиономий остальных местных мастеров, работающих прямо здесь, на базаре, на глазах у покупателей.
— Купите, господин, — умоляюще протянул руку худой, высокий, глухо кашляющий ремесленник, показывая рукой на красивые стеклянные вазы. — Вся моя семья уже третий день голодает.
— А вам что, не выдают пропитание на месяц вперёд? — спросил жрец, останавливаясь и с интересом вглядываясь в продавца. — Ты из храмовых?
— К несчастью, из храмовых, — мрачно процедил сквозь зубы стеклодув. — Да у дворцовых та же история, — махнул он длинной костлявой рукой. — Им тоже дают пропитания столько, что растягивай не растягивай, а хватает только на полмесяца. А как потом жить?
— Ну, ты ведь вазами торгуешь, — Пенунхеб ухмыльнулся, — одну продал и на целый месяц обеспечен.
— Да, как же, продашь эти вазы, — горестно закачал давно не бритой головой стеклодув. — Спроса сейчас никакого. Вот во время праздников — другое дело, но ведь до праздников надо дожить!
— Да скоро совсем нечем торговать будет, — подхватил седовласый коренастый гончар, выложивший рядом свои голубые фаянсовые вазы и чаши умелой тонкой работы. — Не дают проклятые начальники на себя поработать вволю. Норму дневную так увеличили, что только её выполнишь, как уже солнце зашло. А ночью-то не особо развернёшься.
— А виноват в том, что мои детки умирают с голоду, проклятый второй жрец Амона, Пенунхеб. Он всё храмовое хозяйство, да вообще всю Фиванскую область, подмял под себя! — вдруг завопила худая женщина, появившаяся среди сидящих на земле ремесленников. — Будь он проклят, этот выродок, да постигнет его кара всех богов, да не наследует ему его сыновья... — кричала уже истошным голосом жена одного из храмовых мастеров. Длинные чёрные космы, торчавшие во все стороны, придавали ей вид странного и дикого существа, словно только что вырвавшегося из загробного мира.
Хашпур нахмурился и половчее схватил свою дубинку, чтобы как следует врезать зарвавшемуся простонародью. Но жрец остановил его и мягким, сочувственным тоном обратился к ремесленникам:
— Да при чём здесь Пенунхеб? Я в курсе его дел, так как переписываю множество хозяйственных бумаг. Весь хлеб и другое продовольствие уходит из наших обильных Фив на прокорм чужаков в многочисленной армии, которая вот уже целый год воюет в Финикии. Эти прожорливые военные совсем осатанели, осаждают и осаждают месяцами напролёт разные городишки, ну зачем они нам? — Жрец вперился пристальным взором своих чёрных, горящих глаз в собеседников. — А ещё там, на севере, строят новую столицу, Пер-Рамсес. Нагнали туда тысячи и тысячи людей, строителей и других мастеровых. А кормить-то их нужно? Как вы считаете?
