Я ношу в себе Кали́нковичи, и весь мир в себе ношу, но все дело не в количестве стран, а в том, чем я дышу. Я дышу деревней Хом́ ичи, где засовы без замков, где быть замкнутым не хочется, потому и я таков. Я дышу, как по наитию, пепел сглатывая с губ, дымом, реющим невидимо из хатынских черных труб. И с безвинною виновностью чую я, как пахнет синь порохом из дул винтовочных, где Хатынь и где Катынь. И я вижу непрощательно пепел множества людей, да и пепел обещательных, обнищательных идей. Я воспитан пепелищами, и хотя я с детства голь, кто посмеет звать нас нищими за богатство стольких горь. Видел я в эвакуации всю страну, голодный шкет, а мне все не привыкается, что ее на свете нет. Было – падал, было – рушился, но всю жизнь, как на войне, и сроднились белорусинка и сибиринка во мне. Да и вся моя поэзия в себе родину спасла, партизанское, полесское, ставя выше ремесла. Не сидел я, правда, в лагере — лагерь сам сидел во мне, — где он, дед мой, неоплаканно похоронен был в стране? Я, за всех стоять наученный, как за общую страну, Ермолаю свет Наумычу посвятил свою войну. И связная партизанская бабка Ганна-Беларусь из колышущихся зарослей шепчет мне: «Внучок, не трусь!» В безвойновом новом будущем пусть мне кто-то принесет белорусских незабудочек с партизанских тех болот. И пульсирует, как жилочка, может, главная во мне, всем, кто спас меня, должиночка где-то в самой глубине. Я не столько из писателей, и совсем не из богов, сколько просто обязательный отдаватель всех долгов. Февраль 2010 Ода лопате «А снег идет, а снег идет…» Из моей ранней песни на музыку А. Эшпая Не прибегая к выдумкам и трепу, Я расскажу про Пачикова Степу. Ему происхождение удина дороже было званья господина, как будто бы за ним из дальней дали как за посланцем горы наблюдали. И словно смысл отцовского наказа, он соблюдал свободный нрав Кавказа. В студентах он не ввязывался в драки — плакаты клеил: «Руки прочь от Праги!», запутывал, напялив туфли-лодочки, следы, на них побрызгав малость водочки. Его нашли и сладостно пымали, да вот в компьютерах не понимали. И был он, хоть и бес его попутал, им нужен, словно он самокомпьютер. Среди застоя и его гниений он был первокомпьютерщик. Был гений. И думаю, что гением остался, и никогда не превратится в старца. Удином оставался он доныне, единствен в Силиконовой долине, а ныне скрылся в логове, в Нью-Джерси, ведь он удин, но не в звериной шерсти, а в самом нежном в этом бренном мире империалистическом кашмире. Кавказинка в нем вовсе не завяла. Е-мейл пробил холм снежного завала. Не обнаружив в тайниках пропана, наш Степа прорычал: «Пиши пропало…» Но стал писать, и от замерзших пальчиков компьютер ожил: «Не сдавайся, Пачиков!» Но не компьютер – помогла лопата, и стал копать он, кашляя хрипато, подав крутой пример снегокротовья, удинского железного здоровья пример миллионерам, голодранцам, американцам, русским, итальянцам, а завтра, может быть, и африканцам, и всем грядущим снегозасыпанцам, и, уж конечно, всем самокопанцам. Его с лопатой, ну, хоть в бронзе выставь на всепланетный съезд пачиковистов! Что вспоминал обледенелый Степа? У Трубной дом, смесь диссенды́ и стеба, где грезилось ему, что из бараков Россию может выволочь «Параграф». О, первое компьютерное племя, которому в обеденное время и, не стряхнув с бородки макарон, Иртеньева читал он в микрофон. Но чем же завершилось это, Степа? Как Русь, в снегу Америка, Европа, и там, и тут сейчас капитализмы, как дуализмы, снегозавализмы. Нас не спасет от снегорезультата иртеньевская древняя цитата… А что спасет? Бессмертная лопата. Февраль 2010 Куда едут крыши Я не только поэт площадей. Я поэт всех нормальных людей. А порою хочу — ну, хоть маленькую завести в себе ненормалинку. Скучно… Как-то все скученно, Скрученно… А кто-то оправдывается, но зряшно: «Все-таки «скушно» лучше, чем «страшно». Слух мне режет страшный скрежет раскуда-то едущих крыш. Раскудахтались, ржавые… Ишь! Кыш! Крыша по русскому иносказанию — разум, главнее, чем голова, и чеченцы в Грозном, и татары в Казани «врубаются» в сленговые слова, Мне сказанул со вкусом якут: «У нас якутята сленг во как секут!» (хотя при чем, простите, здесь кнут). И слова, как плевки летят, куда плюнется, неизвестно куда еще крыши плюхнутся. Страшно едущих крыш, будто сведущих крыс, так попискивающих, как помесь взрыва со всхлипом, почти по Т. С. Элиоту. Езда крыш по воздуху подобна полету. Вот оно зрелище, в небе зреющее — надо всеми державами, дряхлыми и моложавыми, сдирая железными заусенцами афиши, у всего человечества едут крыши. Hе найдете себе ниши, если всюду едут крыши! Едут крыши из-за страсти, но не к бабам — «к бабкам», к власти, и протыкая углами и остриями весь земной шар, каркают крошащимися кровельными краями карр-карр-карр… Едут крыши на куршевелие, шеями ищущими пошевеливая, едут крыши в Парижи, едут в Индию к богу Кришне. «Я – Ваня. У нас такая прикольная мания. Мы теперь кришнаиты — Маня и я… А из нашего сына байк-рокер вышел…» Едут крыши для крышевания тех, кто давно обескрышел. Крыши поехавшие — ну не потеха ли? Ржавчиной их все мы дышим. Выдохнул Юра Гагарин «поехали!» все-таки людям — не крышам! Я обожаю множество лиц, Гомельщину, Оклахомщину, да вот, хотя не люблю я границ, я не люблю их взломщину. Во мне еще с детства надежда хранится, что просто возьмут да исчезнут границы, забудутся древности – «паспорт», «виза»… Скажите, вы «за»? Андерсеновский мальчик, задает вопрос постаревшей статуе Либ́ ерти, у которой подмышки бронзовые все-таки чистенько выбриты: «Тетя, куда едут крыши?» Но непонятно – слышит она или не слышит. Так я в своем детстве спрашивал что-то у статуи Ленина. А она не ответила. Может, в ответе была не уверена. Коммунизм потерял почти все, и так надоел всем на свете. Капитализм захватил почти все, и тоже всем надоел… Дети, придумайте что-нибудь третье, чтобы мир, заскучав, окончательно не одурел. Спите, дети, тише, тише. Пусть у взрослых едут крыши, — так задумал кто-то свыше. А у вас крыши пускай не едут — лучше вы изобретите этот… То есть… Как его? Да нет, никакой не метод… Но ради Бога что-то попроще. То есть просто-напросто то, где главное – совесть. То есть, самое то, то есть, мир тот самый, где никогда не разводятся папа с мамой. Февраль 2010 |
