Дворовый футбол Футбол дворовый, не ковровый, со штангами ив ржавых труб, мне корешами был дарован, и не был жлобским, не был груб. Футбол был выше пионерства, сорвиголовством хоть куда. В нем не было легионерства, а легион мальчишек – да! Чья музыка в задорных зовах заманивала все звончей? Да это музыка кирзовых в заплатках, в трещинах мячей! Вся пацанва тогда болела за Бабича, и за Борэля [26], за Хомича, и за Бобра. Мы, чтоб добыть себе билеты, всю ночь стояли до утра. Плюшиха, Разгуляй, Бутырка — какая там была притирка! — ребро к ребру плечо к плечу, но слаще все-таки протырка — во мне все это не притихло — туда протыриться хочу! И под удар, симфоний стоящ, был вдохновенен до седин, отбив ладони, Шостакович болельщик наш номер один. Люблю футбольную дворовость! О, сколько в этом есть красы, когда стрельцовость и бобровость мне снятся в форвардах Руси. Порой расстроишься, однако надежда снова проблеснет. Давно ли матч – шедевр в Монако нас вновь объединил в народ? А за бобровской той породой по кромке шел и мой глагол, и в несвободе был свободой Дворовых гениев футбол. Март 2009 Никита Симонян Увы, и недоумки-гранды в футболе есть по временам, но не к лицу не вспомнить нам, — был высшим разумом команды Никита Палыч Симонян. Он смолоду был прозван Палыч из уважения к нему. Он был Разумно Поступалыч по отношенью ко всему. Он обладал мягчайшим даром утихомирить забияк и, сбитый вкрадчивым ударом, умел не мстить, а забывать. Он видел поле всею кожей, как будто вся она из глаз, и, на «звезду» был непохожий, и скромный был не напоказ. И можно ведь прожить без мата, себя изысканно вести, наказывая грубость мягко и твердость мягкостью спасти. И Симонян с любой нагрузкой играл так вежливо в футбол, как будто был в команде русской самой Армении посол. Март 2009 Вадим Синявский В ЭсЭсЭсЭр необходимый, как черный хлеб или лаваш, был хрип Синявского Валима, летящий к нам через Ла-Манш. И в репродукторы дышали мы, внуки каторг и лучин. Нас всех смотреть футбол ушами Вадим Синявский научил. Мы, веря с искренностью детской в наш краснозвездный третий Рим, болели за Союз Советский, и был распад непредставим. Футбол мы слушали на кухне — он из тарелки черной шел, и колокольно сквозь их «кокни» [27]звучал наш каждый звонкий гол. Взаимоненависти скотской не знал наш коммунальный чад. Был круг болельщиков московский голубоглазый, и раскосый — из еврейчат, и татарчат, из стариков, мальцов, девчат, где Сулико, и Фатимат, и не забыть шалавы Груньки, чьи подрастающие грудки и нынче в памяти торчат. Когда, в ворота наши метясь, к нам прорывался Стенли Мэтьюз, чуть не кричал Синявский: «Стой!» — и был главней, чем Лев Толстой. Когда в Москве ночами брали соседей, дедушек, отцов, то в Лондоне на поле брани, незримы в лондонском тумане, сражались тыщи огольцов. «Шаланды, полные кефали» как гимн мы пели, голодны. Мы кипяток пустой пивали, а все же счастливы бывали — всем ЭсЭсЭром забивали в ворота Англии голы… 17 марта 2009 Ревность Люблю тебя, когда меня ревнуешь. Так молния отмщает свысока — и подожжет деревья и траву лишь, а после дом и даже облака. Люблю тебя, когда меня ревнуешь. Прекрасен полный взрывчатости взгляд. Такое можно испытать в раю лишь, когда испепеляет он, как ад. Люблю тебя, когда меня ревнуешь и, перебив тарелки все в дому, из рук ты вырываешься, рванувшись, к твоей обидной тайне – к никому. Люблю тебя, когда меня ревнуешь к друзьям, вину, политике, стране, к стихам, – как будто скрытно ты рифмуешь, но лучше удается это мне. Люблю тебя, когда меня ревнуешь к шкилетикам на шпильках-каблучках, к толстушкам, от души ревмя ревущим, к моделям в разбрильянтенных очках. Ревнуй меня и кожей и глазами, ревнуй меня, как вьюга, как обвал, брось ревновать, чтоб я от страха замер, да вот не умер – сам бы взревновал. 2009 вернутьсяБ о р э л ь – кличка футболиста и хоккеиста ЦДКА, а потом ВВС, Александра Виноградова. вернутьсяК о к н и – лондонский простонародный жаргон. |
