Как бы самоэпитафия Чтец-декламатор. Бабник. Пустобрех. Что ни строка, то фальшь, подлог, подвох. Чтоб сделать наш народ к нему добрей, он в «Бабьем Яре» скрыл, что он еврей. Его стишки, им запросто руля, начальство диктовало из Кремля. Чтоб имидж свой на Западе спасти, он танки в Праге сбить хотел с пути. Он Бродскому отмстил хитро, с умом, его на волю вызволив письмом. Прикинувшийся смелым, скользкий трус, он с Горбачевым развалил Союз. Он от чеченцев принял в дар кинжал в брильянтах и в Америку сбежал. По отношенью к женам – негодяй. По стилю одеваться – попугай. Он бомбы поставлял для Че Гевары и прочие подпольные товары. Он, КГБ секретный генерал, на спецзаданье. Он не умирал. Робертино Лоретти Памяти Юры Казакова, который был свидетелем того, что произошло в 1964 году Помню, слушал на рассвете Ледовитый океан то, как пел ему Лоретти — соловеистый пацан. И не знал он, Робертино, гость матросского стола, что работка-работина нерп в ловушку зазвала. Были в наших ружьях пули. Каждый был стрелок – будь спок! Мы в обман тебя втянули, итальянский ангелок. Наша шхуна-зверобойка между айсбергов плыла. Мы разделывали бойко нерп заманенных тела. Я, красивый сам собою, фикстулявший напоказ, первый раз был зверобоем, но, клянусь, – в последний раз. Молодая, видно, нерпа, не боясь задеть винты, как на нежный голос неба, высунулась из воды. Я был, вроде, и тверезый, но скажу не для красы, что садились ее слезы, чтоб послушать – на усы. Что же ты не излечила от жестокости всех нас, песенка «Санта Лючия», выжимая боль из глаз? И не знаю уж как вышло, но пальнул я наугад. До сих пор ночами вижу непонявший нерпин взгляд. Сна не знаю окаянней: до сих пор плывет оно, не расплывшись в океане, темно-красное пятно. До чего все это гнусно и какой есть злой шаман, превращающий искусство в усыпляющий заман. Невеселая картина… У меня кромешный стыд, что Лоретти Робертино мне мой выстрел не простит. 2007 «На станции Зима во время оно…» На станции Зима во время оно мы собирали в поле колоски, — не голенькие, словно волоски, а лишь отяжеленные ядрено. Там не садились на жнивье вороны — в холщовых своих сумках изнуренно до зернышка все дети волокли. Тысячекратно кланялись мы полю, чтобы на фронте в пламени, в дыму солдаты наши ели хлеба вволю — вот почему себе я не позволю вновь кланяться на свете никому. Вернулся я в Москву в чужой шинели, заштопав еле дырки от шрапнели, и посвящал стихи вожатой Нелли, а во дворах мячи уже звенели, и понял я, как бьет Москва с носка, но это проходило все бесследно. Мы жили восхитительно, хоть бедно — салюты ввысь взметались предпобедно, и прорывались в Пруссию войска. Футбол стал первым признаком победы, и с детства были мы футболоведы, готовые стоять у касс всю ночь. Кумиры наши после игр по-свойски мячи носили за плечом в «авоське», и счастливы мы были им помочь. Я собираньем колосков испытан. Я русским полем и войной воспитан. Жнивьем не зря я ноги исколол. Но, как во мне война неизгладима, трава полей футбольных мне родима и пара слов с тех пор неразделима в моей душе: «Победа» и «Футбол». 2007 Свинцовый гонорар Было прочитано с киноэкрана на всероссийском съезде Союза журналистов России. Получило премию факультета журналистики Университета штата Миссури (США) Сейчас поэтов дух не очень-то неистов, и, честно говоря, порою так убог. Но жив гражданский гнев — приемыш журналистов, а от любимцев муз презрительно убег. Мы видим на Руси чистейшее сиянье вокруг совсем других безлавренных голов. Свинец и в кофе яд — цена опасных слов. Их отпевает высь прощально, журавлино, оплакивая в них бесстрашья божий дар, Как щедро им дают за смелость журнализма — свинцовый гонорар, свинцовый гонорар. А сколькие еще пока незнамениты. Их перья из трясин в провинции торчат. Неужто будут все, кто не молчат, – убиты? и выживут лишь те, кто льстят или молчат? Нет в мире стран плохих. Но нет и безбандитных. Где проповедник Мень? [23]Я – каюсь – не люблю поэтов безобидных, которым обижать убийц полсловом лень. Как пахнет смерть? Как страх свободы слова, пред-выстрельно, пред-ядно, пред-свинцово, но вдруг встает на все, что пахнет подлецово, девчушка-репортер из града Одинцова лишь с одиноким перышком в руках, да с ямочками на щеках. Неужто суждено увидеть маме те ямочки ее в могильной яме и авторучку — райгазеты дар? У мамы сил не будет, чтобы плакать. Будь проклят навсегда за правду ставший платой свинцовый гонорар, свинцовый гонорар. 2007 вернутьсяД и м а – Дмитрий Холодов (1967–1994), журналист газеты «Московский комсомолец», убит взрывчаткой, подброшенной под видом письма-бомбы в редакцию. вернутьсяЮ р а – Юрий Щекочихин (1950–2003), журналист «Новой газеты», который раскрыл немало преступлений мафии. Отравлен. вернутьсяА н я – журналистка «Новой газеты» Анна Политковская (1958–2006), у которой был свой независимый взгляд на чеченскую войну. Убита в собственном подъезде. вернутьсяА р т е м Б о р о в и к – главный редактор еженедельника «Совершенно секретно». Погиб при крушении на вертолете при до сих пор не разгаданных обстоятельствах. вернутьсяО т е ц А л е к с а н д р М е н ь (1935–1990) – протоиерей, философ, публицист, один из зачинателей христианского самиздата 60-х годов. Убит топором по дороге в храм на тропинке к железнодорожной станции. Этот список можно было многажды продолжить. У всех этих преступлений было нечто общее – все они до сих пор не раскрыты. |
