Капитанская повязка Не найти на все ответа. Утверждать я не берусь, почему когда-то к Нетто прилепилась кличка: Гусь. Он был наш посол футбола — и такие есть послы! Срезать шуткой мог любого: «Гуси все же Рим спасли». Игорь Нетто – гусь бывалый, джентльмен, советский сэр, Бобби Чарльтон в майке алой с надписью: «СССР». И осанкой, и повадкой удался на славу он. С капитанскою повязкой Игорь Нетто был рожден. Римляне и парижане, а еще Россия вся обожали прилежанье и достоинство Гуся. Он всегда держался четко. Были травмы? Не беда. Ни пробор его, ни челка не сбивались никогда. И спартаковская жилка то в Мельбурне, то в Москве, как небесная пружинка, танцевала на виске. Он гляделся северянно, медля рядом до поры с южным стилем Симоняна, вышивальщиком игры. А Ильин отважно бился, юркий, ловкий, вроде Нильса, в схватке Игорем спасен, как надежнейшим гусем. Капитан, в защите прочный, пас давал тончайше точный — тон умел он задавать, и на вырыв Анатолий шел с подмигом: «А на то ли ноги, чтоб не забивать!» Редок дар быть запевалой, а не просто забивалой. Сдержанно был Игорь лих и в разумном урагане забивал голы ногами всех товарищей своих! Старостинская закваска. Капитанская повязка, а манжет брабантских нет. Не плюмажи чтил, а кепки. Жаль, что наш футбольный кэптен Гумилевым не воспет. Прилети к нам, Игорь Нетто, без тебя игры нам нету. Ты бы спас нам снова Русь — Русь дворового футбола от возни для протокола. Без тебя на поле голо, наш родной – не римский Гусь! Мы себя в легенды, в были, дети пыльных пустырей, словно мяч кирзовый вбили, — как воскреснуть поскорей?! 2003 <Экспромт на стене автографов в кафе «Бродячая собака» в Санкт-Петербурге> Я сам – бродячая собака, но я на длинном поводке у Пушкина, у Пастернака и у бессмертия в руке. 4 июля 2003 Дорожная карта (Road map) Я многомиллиарден, а в сущности так одинок. Я бесчеловечен, хотя называю себя человеком. Я, по телефону звоня сам себе в сумасшествии неком, на определитель смотрю — от кого мой звонок. Я в прах превратил небоскребы в Нью-Йорке, в ошметки – Советский Союз. Сам в клочья взрываю себя и в Израиле, и в Палестине, и сам я провел себя ловко на нефти, алмазах, мякине, и сам, потерявший дорогу, к вам с картой дорожной суюсь… Насилую сам себя я, отуманенный водкой и «травкой», и голову сам себе я отрезаю кинжалом в Чечне. Стою сам к себе за какой-то ничтожною справкой и жизнь проклинаю за то, что я не был убит на войне. Себя затащивший силком в избирательную кабинку, я ткну в хитроватую щель бюллетень за себя – а еще за кого? Когда протестую, могу напроситься башкой на резиновую дубинку и всласть получить по мозгам от себя самого. Я сам отравил себя СМОГом. Я сам заразил себя СПИДом. А кто обокрал Амазонку, Аляску, Урал? Увы, никакого большого секрета не выдам. Все знают прекрасно: я сам у себя все украл. А где же дорожная карта? Неужто мы сдаться решили? Шурша подмороженно в снежной хрустящей пыли, лежит она где-то на самой высокой-высокой вершине, на той, до которой мы с вами еще не дошли. 28 сентября 2003 Анна Первая Посвящается первой русской женщине-поэту Анне Буниной (1774–1829), которую Анна Ахматова называла своей «прабабкой» Она вздыхала так: «Мной матушка скончалась», мешая кочергой в печи свою печалость, и ни лежать, ни сесть от боли не могла, и так жила она в предсмертье на коленях, и на нее в мучительных моленьях, чуть золотой лицом от искр в поленьях Бог, побледнев, смотрел из красного угла. Прабабка всех — и Анны, и Марины, Одоевцевой и Раисы Блох, она всех женщин пишущих мирила, но тут, к несчастью, не помог и Бог. Когда из живота чекисты Ольге ребенка вышибали сапогом, — кровавые ошметки и осколки из Анны Буниной и красной комсомолки над всей Россией реяли кругом. И, Беллы Ахмадулиной пра-пра, под шляпой, сметанной парижистой иголкой, она явилась к Сахарову в Горький и хризантемами мильтонов прорвала. Есть в женщинах-поэтах постоянность достоинства, в отличие от нас. Та Анна на коленях настоялась за них за всех. Вот кто — не Бог их спас. 7–8 ноября 2003 |
