Красивые глаза «Литературка», как мы постарели… Сквозь скорлупу всех партпостановлений нечаянно проклюнувшись едва, я был похож на Первое Апреля: еще никто, пока меня не взгрели, всерьез не принимал мои слова. Но подошло, наверно, время взгрева за первый всплеск гражданственного гнева, и в этом была Партия права — спасибо тебе, Сталина вдова! И я с тех пор, как оказался взгретым, стал наконец-то все-таки поэтом, когда узнал, как бьет с носка Москва. Валерий Алексеич Косолапов был непохож на тех, кого не счесть — редакторов, цинично кисловатых, боящихся за кресло — не за честь. Тогда казалось мне, что был он стар, когда, задумав сотрясти земшар, наивнячок, подобный полудурку, в многострадальную «Литературку» принес я бесприютный «Бабий Яр». Один знакомец — милое трепло — сказал, в глазах изобразив печальность: «Ну в общем-то, старик, совсем непло…», но вдруг споткнулся, как об НЛО: «Постой, и это хочешь ты ПЕЧАТАТЬ?» А Косолапов улыбнулся мне. Искрилось в нем крестьянское лукавство, а это самолучшее лекарство от страха в так запуганной стране: «Да, не соскучится с тобою государство… Ты обожди. Я позвоню жене». — «Зачем?» — насторожился я невольно, весь в предвкушеньи сладостного «За». «Да потому что буду я уволен…» — «За что?» — «Да за красивые глаза…» Жена — ну впрямь со станции Зимы, как будто бы одетая в пимы, с плечищами, как будто у Поддубного, приехала, сказала: «Мы подумали и ничего другого не придумали — решили быть уволенными мы». Малюсенькое «За» — большого роста, когда потом придется – и непросто — за это головою отвечать. Стихи писать — не главное геройство. Был высший подвиг — подписать в печать. Подписывали, ручки изгрызя, рисковые редакторы России. Ну что же, быть уволенным — красиво за «За» и за красивые глаза. 2004 Послание Вене Смехову Двадцатый век – век всех веков. Мы не избегли, Веня Смехов, и непростительных огрехов, и обольстительных грехов. Распалась прежняя Таганка. От стольких дружб нет ни следа, и от предательства так гадко, как не бывало никогда. Нас выдавили в зарубежье страх старости среди бомжей, российской зависти безбрежье… Но нет в искусстве рубежей. Когда твоих студентов стайка внимает смыслу пьес, поэм, Таганка в США – хозяйка и не расколота никем. Нас не купили, не сломили. В нас – наш Любимов (не для всех). И где бы ни были мы в мире — Таганка там и Политех. И все-таки, мой милый Веня, мы в байках и самохвальбе не доросли до откровенья о времени и о себе. Та сцена, где мы вместе встали перед провалом черным в зале, — последняя России пядь. Все то, что мы не досказали, никто не сможет досказать. 7 августа 2004 Меньшее зло Кто варит варенье в России, тот знает, что выхода нет. Инна Кабыш Немножко колдунья, училка, поэт, варений твоих обольстителен цвет, но слезы в них прячутся злые. Тебе от рождения счастия нет, но есть ли оно у России? Ты ожесточилась. Стал каменным взор. Ты добрая? Злая? Загадка. Ты вся – как на собственной шали узор, и режешь, вздыхая несладко: «Мне хочется меньшего из двух зол: не хаоса, а порядка». И я за порядок, но не затем, чтоб жили мы, как неживые. Неужто и вправду нет выхода тем, кто варит варенье в России? Ты русская – значит, одна из России. Ты одарена, и не в меру. Но в учениках и себе не убий не в силу – в распятие веру. А ты возмущаешься, как тебе жаль, что, наши основы затронув, от школьников «Как закалялась сталь» теперь «заслоняет» Платонов. Не должен никто заслонять никого, но ты позабыла о том, как от нас заслоняли в потемках его, чтоб вытравить душу в потомках. Не меньше тебя я люблю «Тихий Дон», но Шолохов поздний был груб и хмелен, и если б пошла в диссидентки, могла бы услышать, как требует он тебя, как Синявского, – к стенке. Порядок – он с виду порой не злодей, но скрыта в нем злая припрятка. Побольше порядочных бы людей, порядочного порядка. Но горькому опыту вопреки мы рвемся, чтоб не опоздали, на дудочку-удочку сильной руки с крючками из сталинской стали. А сильные руки – и выломать дверь сумеют – забыли науку? Россия, ты в сильную душу поверь, лишь после – и в сильную руку! Что с нами? В Гулаг подсознательный зов? За проволоку, в бараки? Не может быть меньшего зла из двух зол. Два зла – два козла в глупой драке. И малый позор – это тоже позор меж менее пошлым и пошлым. Не может быть меньшего зла из двух зол. Зло меньшее может стать большим. Мы снова, попав из разора в разор, толчемся, как малые дети. Вновь хочется меньшего зла из двух зол… Но может быть, есть нечто третье?! Сентябрь 2004 |
