Так им и надо! Снова от крови на рельсах мокро. Мир, как открытая рана. Станции лондонского метро — родственницы Беслана. Рельсы на станции детства – Зима с бабочками узорными, странно, что в мире, сходящем с ума, вы еще кем-то не взорваны. Каждый автобус, вагон, магазин — будущие могильники, где по хозяевам из руин плачут щенками мобильники. Наша планета – всемирный перрон вместе с детьми грудными. Господи, хоть бы кровавый террор сделал всех сразу родными! Как же звонили бесстыднейше вы, наши сограждане злобные, в радиостанцию «Эха Москвы» после трагедии в Лондоне. Торжествовала звонков канонада: «Так им и надо! Так им и надо!» Наш доморощенный сталинский Рим вычеркнул слово «пощада», тыча в арену пальцем кривым: «Так им и надо! Так им и надо!» Мне этой радости мерзкой природа памятна с тридцать седьмого года. В душах – гулаговских пил вжик да вжик! Страхом мы все облучились и ненавидеть злорадно чужих мы на своих обучились. Дух сердобольной Руси не исчез, как потайная лампада. Только боюсь, чтобы вновь не воскрес радостных рук обвинительный лес: «Так им и надо! Так им и надо!» Взорваны наша страна и судьба. Взорвана русская тайна. Может, мы все – только клочья себя, взорванные несрастаемо? В чем же английская здесь вина, если рычат мохнато наши ворчатели, наша шпана: «Так им и надо! Так им и надо!» Родины разными могут быть, но при войне и терроре разве не может объединить общая Родина – горе?! Горю друг друга откроем двери. Разве не пели и мы «Типперери»? Разве не лили бабы неграмотные слезы на фильме о леди Гамильтон? Слушая про Сталинград, англичане шапки когда-то снимали в молчанье. Разве под мессершмиттную музыку не прорывались их транспорты к Мурманску? Там и вморожены павшие в битвах — в айсбергах – родичи будущих битлов. И не накажут ли муками ада нас за постыдное: «Так им и надо!»? 18–25 июля 2005 «То язвительная, то уязвимая…» То язвительная, то уязвимая, мой защитник и мой судья, мне сказала моя любимая, что она разлюбила себя. Есть у женщин моменты зап́ усти, будто сунули носом в хлам, тайный ужас от собственной загнанности, злость ко взглядам и зеркалам. Мною вылепленная, мной лепимая, меня вылепившая, как судьба, неужели ты тоже, любимая, разлюбила меня, как себя? Время – это завистливый заговор против юности и красоты, но в глазах моих время замерло, и в них лучшая женщина – ты. Так зазывно играют разлуки мной, но в тебя я хочу, как домой. Не позволь себе стать разлюбленной мной и даже тобою самой. 7 августа 2005 Секрет шестидесятников В пирогах он любил середочку, да и водочку под селедочку. Даже в мире сивушном, накуренном оставался тем Валей Никулиным, в ком проблескивала так внове нежность Мышкина и в Смердякове. И в Израиле Валя-Валечка был странней и беспомощней валенка — что все ищет, как цели побега, во библейских песках — горстку снега. Был Израиль – страна не чужая. Он ее не клеймил, уезжая, и как домик кривоарбатский, сам в себя вновь решил перебраться. Из арбатских забытых развалин эмигрирую я в голос Валин, что прощально читал в Политехе, две свечи в зрачках полутепля, монолог, запрещенный в кино, неслучившегося Сирано. Мы напрасно не сбыться боялись. Недостойны обида и ярость от украденных главных ролей. Знаешь, Валечка, мы состоялись! По селедочке! Снова налей! Надо нам умирать веселей! Лжегероев монументальность слабосильней, чем сентиментальность беззащитного города Да. Это шестидесятников школа, гда мы пели без стеба, прикола: «Надежда, я вернусь, когда…» Мы в иных поколеньях таимся. Мы и в будущем состоимся — нами родина молода! Из далеких далеков, как прежде, мы вернемся в Россию, к надежде, а Россия — надежда всегда. 12–13 августа 2005 |
