«Обожествлять не надо даже Бога…» Обожествлять не надо даже Бога. Он тоже человек – не царь земной, а лжи и крови так на свете много, что можно вздумать – он всему виной. Не сотвори из родины кумира, но и не рвись в ее поводыри. Спасибо, что она тебя вскормила, но на коленях не благодари. Она сама во многом виновата, и все мы виноваты вместе с ней. Обожествлять Россию пошловато, но презирать ее – еще пошлей. 2003 Памятники не эмигрируют Не был мошенником, пакостником, гением тоже навряд, да вот придется быть памятником — редкий я фрукт, говорят. Горькие или игривые сыплют вопросы подчас: «Правда, что вы эмигрировали? Что же вы бросили нас?» Где мне могилу выроют? Знаю одно – на Руси. Памятники не эмигрируют, как их ни поноси. Как я там буду выглядеть: может, как Лаокоон, змеями сплетен и выдумок намертво оплетен? Или натешатся шутками, если, парадный вполне, стану похожим на Жукова — грузом на слоноконе. Маршал, не тошно от тяжести, свойственной орденам? Лучше пришлись бы, мне кажется, вам фронтовые сто грамм. Наши поэты – не ротами, а в одиночку правы, неблагодарную Родину тоже спасали, как вы. Но не напрасно громили мы монументальный быт. Мраморными и гранитными нам не по нраву быть. В центре застыв прибульваренно, Высоцкий – он сам не свой, слепленный под Гагарина, оперный, неживой. Сколько мы набестолковили. Даже Булата, как встарь, чуточку подмаяковили. Разве горлан он, главарь? Сверстники-шестидесятники, что ж, мы сошли насовсем, смирненько, аккуратненько на пьедесталы со сцен? Сможем и без покровительства, бремя бессмертья неся, как-нибудь разгранититься или размраморниться. Не бронзоветь нам ссутуленно, и с пьедестала во сне Беллочка Ахмадулина весело спрыгнет ко мне. 16 июля 2003 Тайные уроки Во время кинофестиваля в Москве, вцеплявшейся в гостей, — стоял премьерный хруст костей, а на саянском перевале учительницы бастовали. Они с плакатами вставали у школы запертой своей: «Чем нам кормить своих детей?» Их было трое – тех училок. Страх всем давно дышал в затылок, и голод всем глядел в лицо. Их было трое. Двое – вдовы, хоть на панель пойти готовы, да избы здесь безмужиковы и беспанельное сельцо. А третья — та была бурятка. Она примкнула для порядка, поскольку первенца ждала, а от кого – ответим кратко: да от залетного орла. И была из бабьих глоток здесь частушка хороша, как внезапный охолодок из железного ковша: «Три училки – три бобылки завелись у нас в селе. Три бобылки-отлюбилки и от слез навеселе». Здесь, обнимаючи березы, вы были не всегда тверезы. Как самогонки не хлебнуть, когда в глазах сухие слезы, и где он, – хоть бы кто-нибудь?! Стояла бездыханной школа, застывшей, вроде ледокола, неоправдаемо тиха — там ни диктанта, ни стиха, но, на училок не серчая, несли родители-сельчане то рыбину, то петуха. Училки, русские училки, — народной совести копилки, вам было стыдно у ворот увидеть с болью спозаранок ожегший взгляд букет саранок — от ваших школьников-сирот, и знать, что каждый, как подранок, вас вместе с Пушкиным так ждет. Из районо – одни попреки. А три училки, как пророки, давали тайные уроки, скрывая это от властей, Не зря восторженно и дерзко в училок я влюблялся с детства. Куда от их вопроса деться — «Чем нам кормить своих детей?». Кормить ли их циничным ядом, телеэкранным хит-парадом и словоблудием пустым? Или вскормить их, как молитвой, святыми Анной, и Мариной, и Достоевским, и Толстым? Я, бывший чуть советсковатым, перевоспитан Самиздатом, и спала эта чешуя. Я сам училка не случайно. Лепил стихами полутайно Россию будущую я. Сейчас Христос официален, а ведь его когда-то Сталин в реестр вредителей занес. Но был вождя сильнее, к счастью, нас не уча подобострастью, непризнанный советской властью учитель тайный наш – Христос. Нам тайное образованье давали избы с образами, с профессорами лагеря. Все показушные уроки для воспитания – уроны. Уроки тайные – не зря. Полны уроков тайных книги, а там, где шишки и шишиги, уроков тайных полон лес. Следы-подсказки, и намеки, и чьи-то тайные уроки нам полуслышатся с небес. Пускай шпана шумит, попсовясь, то разводясь, а то женясь, преподавать должны мы совесть, к урокам тайным вновь готовясь, а если совести нет в нас, то без нее нет входа в класс. Моя жена, моя училка, как будто тайная лучинка, ты тоже ночью до зари не спишь, тетрадки проверяя. Что ж, для учительниц нет рая. Терпи. Держись. Не догори. Спичкой мокрой чиркай, чиркай. Дело кропотливое. Научи себя, училка, тайно быть счастливою. 24–27 сентября 2003 |
