Я сплю на кровати Мехмета Шеху —
премьер-министра Энвера Ходжи,
и номенклатурный дворец,
как щепку,
уже не швыряют сейчас мятежи.
Дворец уцелел.
Он еще пригодится,
да только сейчас непонятно —
кому,
и я, как албанский партийный патриций,
в двуспальной пуховой кровати тону.
Где коммунистические идеалы?
Они будто всосаны черной дырой,
и капиталистические одеяла
на замерзающей плоти —
горой.
Мы —
две страны пустых пьедесталов
и две страны магазинов пустых.
Россия огромной Албанией стала,
к рулю темнократию допустив.
На ломаном русском,
но без улыбания
сказал мой худущий собрат из Албании:
«Поэты советские —
без страны.
Поэты албанские —
без штаны…»
И над кроватью Мехмета Шеху,
придуманный, видно, тобою,
Энвер,
есть сервисный пульт,
а на нем не для смеху
рисунок на клавише —
револьвер.
Премьер застрелился действительно,
или
его по приказу вождя пристрелили?
Эпоха высоких идей так низка.
Не знать – это стыдно.
Все знать – это мука.
Колотится в окна,
как зимняя муха,
та пуля,
выбравшаяся из виска.
Заплеван бассейн.
Из-за пальм плюгавых
глядят «калашниковы» на меня,
и выцарапаны ножом на агавах
солдат истомившихся имена.
И, глядя на эти крестьянские лица,
я думаю —
как же политиком быть?
Преступно – расстреливать,
грех – застрелиться
и глупо —
позволить себя пристрелить.
Кровать,
страдающая недосыпом,
пытается что-то сказать своим скрипом,
и знак револьвера на клавише пульта
мне вновь намекает в бессонную ночь,
что есть начеку очень милая пулька,
готовая мне, если надо, помочь.
И призрак албанского премьер-министра
со смертью не хочет никак примириться,
и, видно, устав свои тайны скрывать,
садится
на вздрогнувшую кровать.
Сейчас он решится.
Он все мне расскажет.
Зачем?
Он добавит мне лишнюю тяжесть.
Я тайны свои
и свою немоту
уже столько лет выносить не могу…
