Уваженье к писателям
умерло вместе с цензурой.
Лучший в мире читатель
был сказкой советской лазурной.
Лишь на флаге оставив
полоску былой иллюзорной лазури,
среди стольких раздетых, разутых
глаза мы разули.
И увидели мы —
Дейл Карнеги в России
важнее, чем «Доктор Живаго».
Как листы из свинца,
неподъемны для многих страницы
Гулага.
И зевали вовсю,
Солженицына слушая,
думцы,
ибо им тошнотворно скучны
правдолюбцы-угрюмцы.
Скучен Ванинский порт
и набитые зэками трюмы.
Всех властителей дум
подменили властители Думы.
И гораздо известней,
чем самый изысканный лирик,
предсказуемо непредсказуемый Жирик.
Президент не боится писателей,
только на кукол сердит.
ФСБ за поэтами только вполглаза
презрительно полуследит.
Но недавно я в поезде ехал
из нашей столицы до Бреста
и, меня усыпив клофелином,
бумажник мой сперли прелестно.
Но, забрав мои доллары
и деревянные хапнув с размахом,
мне оставили гривну украинскую с Мономахом
и рублей этак двести,
чтобы я обменял их на «зайчики» в Бресте
и ходил бы там гоголем,
голодом не терзаем,
себя чувствуя, как Лукашенко —
некрасовским дедом Мазаем.
Жаль, что мне не представились эти достойные
воры —
интересные, может быть, были бы разговоры.
А еще —
как читателей наших российских
достойный ответ —
мне вернули затерханный в бурях эпохи
писательский членский билет.
И хотя направлялся я не на писательский пленум,
я себя ощутил полноценным,
готовым к активности членом.
Русский стих не погибнет.
Он будет всегда жив-здоров,
если есть уваженье к писателям
хоть у воров!
