Твоя щека Дай мне той пушкинской морошки, — я тоже ранен тяжело. Щекой, горящей на морозе, прижмись ко мне, чтоб все прошло. И вдруг прошли все наши ссоры, и я не знал тебя такой, чтоб ты могла бы сдвинуть горы, лишь прикоснулась бы щекой. Ну вот, и я опять попался. О, вовсе не твоя рука, где обручальное на пальце, — решила все твоя щека. О, если бы от войн и бедствий спасало все материки живое, чистое, как в детстве, прикосновение щеки… 2007 Баллада о пятом битле
«Однажды в Гамбурге мне попалась книжка стихов Евтушенко. Ее мне послала моя подружка. Мы ждали выхода на сцену. Я читал вслух. С тех пор эта книжка стала частью нашего реквизита. Это то, что мы любили, искусство. Я уверен, что это нашло отражение в нашей музыке и стихах». Пол Маккартни, «Антология Битлз» Это была первая поездка битлов в 1964 году в континентальную Европу и вообще их первая «загранка». Книга, оказавшаяся у них в руках, была моя первая книга на английском языке, вышедшая в издательстве «Пингвин Букс» в 1961 году, «Станция Зима и другие стихи», выдержавшая несколько переизданий и через полвека опять переизданная там же, но уже в серии «Мировая классика». Я, по совпадению, был в Италии, когда они выступали в Риме. Билеты достать было почти невозможно. Однако молодой тогда фабрикант пишущих машинок, а сейчас компьютеров Роберто Оливетти пожертвовал мне свой билет, и я описал в стихотворении все происходившее в зале. Конечно, мне и в голову не приходило, что битлы читали мои стихи перед открытием занавеса для поднятия настроения. Об этом я узнал только много лет спустя, когда евтушенковед Ян Германович нашел интервью Поля Маккартни и подарил его мне. Нечего и говорить, как я был счастлив, потому что мне нравилось то, что они делали. В желтой субмарине, в желтой субмарине четверо мальчишек-англичан флотский суп варили, черт-те что творили, подливая в миски океан. В общем, шло неглупо сотворенье супа из кипящих музыкальных нот, и летели чайками лифчики отчаянно, и бросались трусики в полет. Рык ракет был в роке. Битлы всей Европе доказали то, что рок – пророк. Спицы взяв и шпульки, мамы-ливерпульки свитера вязали им под рок. Ринго Старр, Джон Леннон чуть не на коленях, умоляли зал: «Be kind to us! Нам не надо столько воплей и восторга. Мамы так хотят послушать нас!» Но ливерпульчата словом непечатным не посмели обижать людей. Если уж ты идол, то терпи под игом обо-жа-те-лей! А одна девчонка — битловская челка, от стихов моих сходя с ума, начитавшись вволю, подарила Полю по-английски «Станцию Зима». Стал искать Маккартни на всемирной карте станцию мою карандашом, где я уродился, как в тайге редиска, и купался в речке голышом. Вот мне что обидно — вроде, пятым битлом по гастролям с ними ездил я, да вот не успели — вместе мы не спели! Но сегодня очередь моя! Я во время оно обнял Йоко Оно над поляной Джона в Сентрал Парке города Нью-Йорк. Носом субмарина к Джону ход прорыла и прижалась, чуть скуля, у ног. Ангелы не скажут, где сегодня вяжут мамы, вновь над спицами склонясь. Им важнее, право, дети, а не слава. Мамы так хотят послушать нас! Знают наши мамы: все могилы – шрамы нашей общей матери – Земли. В желтой субмарине, в желтой субмарине, в желтой субмарине с битлами друг друга мы нашли! 2007 Автограф Феллини Fiori di zuchine, non ancora fritti [15], были вымыты бережно в крестьянском корыте, и поджарены потом на оливковом масле, и язычки огня прыгали на них и гасли. А женщина, готовившая fiori di zuchine, была не крестьянкой — актрисой, лукавой по-арлекиньи, и она перевертывала fiori с боку на бок по рецептам своих итальянских бабок, чтобы они сияли, как золотые стружки с топора родителя Пиноккио в столярушке… Эту женщину звали Джульетта Мазина, и она щебетала, как птичка, и не тормозила, пока Он, может, самый великий на свете мужчина, наслаждаясь, прихлебывал «Брунелло ди Монтальчино», и особым — влюбленно-насмешливым зреньем любовался Джульеттой, как собственным лучшим твореньем. Я в палящую полночь пошел искупаться, он меня упреждал: «Questa notte e fredda, pazo…» [16], когда меня судорога прихватила, в море прыгнуло в брюках, поплыло ко мне мировое светило. И когда захлестнули смертельные волны-игруньи, Федерико вонзился, как будто когтями, ногтями в икру мне и меня на себе выволакивал, будто младенца, по-отцовски рыча: «Pacienza, Eugenio, pacienza!» [17]Целый год или два, чтоб ударами с ног не свалили, задирая штанину, показывал я пятиточечный этот автограф Феллини. Потому нас, наверно, к большому искусству так тянет, что спасает оно даже болью, вонзенными в душу ногтями, и дарует нам радость, но вовсе не хочет людей провести на мякине, как джульеттины нежные fiori di quelli zuсhine! [18]2007 вернутьсяЕще не поджаренные цветы дзуккини (итал.). вернутьсяЭта ночь слишком холодна, ты что, чокнутый… (итал.) вернутьсяТерпение, Эудженио, терпение… (итал.) |