И, тем не менее, Леви чувствовала, что путь найден.

Лестница упёрлась в ещё одну дверь, настолько искорёженную, что о неё можно было бы пораниться, происходи дело в реальности. Сквозь щель между железной створкой и полом проникал слабый свет. Леви толкнула её, и воздух изменился: запахло кофе и особой пылью — той, что скапливается на корешках книг.

Фламенко перестало быть эфирной нитью-проводником и превратилось в обычную музыку, звучащую из старинного граммофона. Его бронзовая труба блестела прихотливой гравировкой. Пространство загустело и воспротивилось шагам послушницы — ткань сна защищалась от вторжения.

Леви знала по опыту, что должно пройти некоторое время, прежде чем её собственные ритмы зазвучат в унисон со сновидением. Оно отзывалось на присутствие чужака: граммофон издал резкое шипение, прервав игривую мелодию и начав другую — медленную, задумчивую, больше похожую на печальное танго.

Леди Вендева — моложе, чем во сне Нетуса — стояла у книжной стенки, держа в руке изящную чашку. Блуза из чёрного шёлка переливалась от каждого движения, а разноцветная мозаика обложек на полках выглядела живой. Леви даже чудилось, что книги меняются местами, пока никто не смотрит.

Вторым человеком в комнате был Джеффри Тансерд, не успевший ещё располнеть. Он едва держался на ногах, а его добродушное лицо потемнело от гнева и отчаяния.

— Я не хочу продолжать эту беседу, — ровно произнесла леди Вендева, отпив из чашки.

— Но почему, миледи, почему?! Неужели мы не вмешаемся? Неужели позволим случиться третьей войне? В ней не будет выигравших! Кто бы первым ни нажал на кнопку, мир не сможет оправиться!

— Успокойся. — Каменное лицо Первой не дрогнуло, только брови слегка приподнялись. — Ты прекрасно знаешь, с кем мы имеем дело — с детьми, которые хвастаются друг перед другом новыми игрушками. Они никогда не нажмут на кнопку, Джеффри. Им ещё нужна их песочница.

— Как вы можете полагаться на подобные умозаключения… — Тансерд вытер лоб дрожащей рукой. — Миллиарды людей могут не пережить этой игры! Разве можно надеяться, что человек, облечённый властью, не воспользуется ею?

— Каждая новая крупица знаний давала человечеству чуть больше власти. — Леди Вендева неприятно улыбнулась. — И каждая несла новую угрозу. Но мир, как видишь, устоял. Почему ты полагаешь, что он должен рухнуть именно сейчас?

— У человечества раньше не было оружия, способного отравить землю и воздух за доли секунды! Эти… игрушки… слишком опасны!

Тонкие губы Первой скривились, будто от боли, и она отвернулась.

— Если человечество не выдержит испытания, значит, его беды заслужены. Кто мы такие, чтобы судить?

Второй Октинимос шумно вдохнул. Его рука нашарила край столешницы и стиснула так, что сделалась совершенно белой.

— Мы можем предотвратить худшее!

— В самом деле? — Голос леди Вендевы зазвучал ядовито, точь-в-точь, как у её внука. — И что же ты предлагаешь, Джеффри? У нас не больше влияния, чем у любого исследовательского института. Может быть, нам следует нарушить присягу, пойти против Капитолия и надеяться, что Красный Пентакль поступит так же благородно?

— Разве с ними нельзя договориться?

— Если бы это было возможно, Холодная Война угасла бы в зачатке. Практики Красного Пентакля с удовольствием позволят нам ослабить Штаты, но выполнят ли они свою часть сделки? Будь ты на их месте, ты бы выполнил, а?

Тансерд опустил голову и заскрежетал зубами.

— Я… просто не могу смотреть, как над миром сгущается тьма.

— Ты привыкнешь.

Леди Вендева поставила чашку на полку, подошла ко Второму Октинимосу и положила узкую ладонь на его лоб.

— Знаю, это больно, — тихо произнесла она. — Твои способности велики, Джеффри, и тебе трудно поверить, что существуют вещи, которые ты не в состоянии изменить. Каждый практик проходит через тысячи «можно», чтобы встретить «нельзя» там, где сильнее всего будет желать победы — таков наш урок.

Тансерд мелко дрожал, опираясь о столешницу. Глаза его были закрыты.

— Найди в себе смирение. Я верю, ты достаточно мудр для этого.

— Мне… потребуется время, миледи.

— Понимаю.

Коротко кивнув, Второй Октинимос направился к выходу. Разумеется, Леви для него не существовало, и он прошёл мимо, зацепив её плечо своим. Вибрации ярости и боли окутывали его, точно облако духов.

И выражение, исказившее лицо Джеффри Тансерда, не имело ничего общего со смирением.

Справившись с колючей дрожью, родившейся от прикосновения к его эмоциям, Леви вступила в комнату. Пространство больше не сопротивлялось — даже цвета стали чуточку ярче.

Послушница напрягла волю и замкнула ритмы сновидения на себя, будто поймав ладонью мыльный пузырёк, созданный чужим дыханием. Леди Вендева вздрогнула у стола, её глаза расширились; она прижала пальцы к вискам и потрясла головой, будто пытаясь проснуться…

Напрасно. Её сон захвачен, и она не сможет его покинуть, пока не выслушает всё, что Леви намерена ей сказать.

Взгляд Первой обрёл ясность, а на лице проступило раздражение. Она скрестила руки на груди и нахмурилась, порывисто откинув голову — совсем, как Нетус. Сходство манер обоих Бельторнов было поразительным, особенно с учётом их взаимоотношений.

— Кто здесь? Представьтесь. Подглядывать за чужими снами — верх неприличия.

Леви сделала ещё несколько шагов вперёд, окончательно погрузившись в ароматы кофе, книг и древесины. Музыка снова изменилась — сейчас граммофон звучал тише и язвительнее, будто втайне смеясь над упавшей челюстью леди Вендевы.

— Рэйен?.. Как это возможно?

— Нет. — Послушница улыбнулась, испытывая странную уверенность в том, что именно улыбка обескуражит Первую сильнее всего. — Не Рэйен. Я Леви. Её дочь.

Неимоверным усилием воли Вендева стёрла с лица изумление. Её эмоции звенели смятением — намного, намного большим, чем она желала показать.

— Леви Дим?.. Но твоя Инициация ещё не состоялась. Ты ведь понимаешь, что призналась в нарушении порядка Очищения?

Не дожидаясь ответа, Первая вернулась к стенке с книгами и взяла с полки свою чашку. Заглянула, усмехнулась, вытряхнула из неё пару светлячков и снова подняла глаза на послушницу.

— Так ты, значит, нооходец, как и твоя мать. Она тебя обучила?

— Не успела, — Леви тряхнула головой. — Я сама.

Леди Вендева подняла брови:

— Интересно. И достойно уважения. Что ж, я думаю, мы никому не скажем об этом маленьком недоразумении. Будь добра, скрывайся получше: не хочу, чтобы Джеффри снова мне надоедал. Он считает, что несколько дней сна очистят твой разум перед посвящением, но я уже устала от его вечных предосторожностей.

Послушница фыркнула:

— Значит, вот так он объяснил мою летаргию?

— По-твоему, у неё иные причины?

Глубоко вдохнув и невольно сцепив руки, Леви кивнула на табуретку, маячившую между столом и высоким резным комодом:

— Может быть, вы присядете, миледи? Мне действительно нужно с вами поговорить. Я не позволила бы себе беспокоить вас визитом, если бы не вопрос жизни и смерти.

— Моя дорогая, будь или вежливой с самого начала, или грубой до самого конца. — леди Вендева усмехнулась, вскидывая подбородок. — Если хочешь знать, вежливость тебе не идёт. Так о чём ты собираешься со мной беседовать?

Леви сглотнула, борясь с волнением.

— О вашем внуке. И о преступлении, в котором его обвинили.

Плохое, плохое начало! Лицо Первой мгновенно превратилось в гипсовую маску, вполне годящуюся для устрашения какого-нибудь африканского племени. Она не выражала ни злости, ни гнева, ни боли — она выражала полное и беспросветное ничто.

— Нам не о чем говорить. Меня не интересует его судьба.

Это было сказано таким тоном, что Леви почувствовала себя летящей в пропасть с огромной высоты. Нет, не может быть… неужели всё потеряно?

За собственным ужасом послушница не сразу различила знакомую волну холода на левой руке. В немом изумлении она подняла ладонь, едва веря глазам: мерцающий узор инея на пальцах, микроскопические ледяные искры в воздухе…