Откуда эти кристаллы льда, грызущие кожу, точно стая голодных крыс?!

— Главный подвох, моя милая, — Рэйен стояла спиной, не видя ужаса на лице дочери, — в том, что ты и не узнаешь, что для тебя лучше, пока не наделаешь вагон ошибок. Без отбитых локтей не получится.

— Мам…

Мир замигал, точно целиком питался от неисправной электросети. С каждой секундой ледяная корка поднималась всё выше к плечу, и на самой грани слуха забормотали странные голоса. Чашка кофе стояла совсем близко, но больше ничем не пахла. Воздух опустел, часы замолчали, и кружка Рэйен неожиданно растеклась по столу, как пластилин.

— Мамочка! — Леви вскочила и бросилась к тёмно-фиолетовой фигуре.

Рэйен Дим обернулась. Вместо сахарницы в её руках была скрипка.

— Но, знаешь, я буду любить тебя с любым количеством синяков.

Острый лёд на руке Леви вскрыл пространство, и оно лопнуло чернотой, точно исполинский нарыв. Сон — крепкий, вязкий и плотный, как опухоль — начал растворяться под действием неслышного крика, исходившего от толстой холодной корки. В распахнутое окно ворвался ветер, и он был тяжёлым, словно груда цепей.

Леви рухнула на пол — или на то, что им притворялось — и зачем-то вцепилась в скрипку, которая должна была вот-вот увязнуть в остальной кофейной гуще. Мгновением раньше Рэйен Дим стала плоской, словно тень…

Чтобы не видеть, как мама снова уходит навсегда, послушница Ассоциации Зар Шел Врадим зажмурилась и уткнулась лицом в шероховатую поверхность. Дар Кроцелла бился и пульсировал, сражаясь с мраком иллюзии, а ветер крепчал и завивался хлещущими спиралями.

Какофония становилась всё громче, пока не стихла разом — точно кто-то выключил сломанный граммофон. Наступила полная тишина — такая, в которой слышишь только звон в собственных ушах.

Через некоторое время сквозь её пелену начали проникать отдельные звуки. Кап… кап… тихо, тонко, будто вода сочится из неплотно закрытого крана. Леви дёрнулась и плечом ощутила холод камня; странно, но скрипка из сна осталась при ней. Возможно, всё дело в том, что новое состояние тоже было всего лишь грёзой.

Цепляясь мыслями за прихотливое биение тихой ноты, послушница открыла глаза.

Над головой раскинулась искристая бездна, живо напомнившая Леви рассвет в Аппалачах — серебристая с одного края и авантюриново-синяя с другого. Ровно посередине небосвода протянулась цепочка нежных, будто акварелью нарисованных лун, и это почему-то ни капельки ни удивляло. Скромный колокольчик позвякивал на самой грани слуха, и послушница была горячо благодарна ему за деликатность.

Сев и оглядевшись, Леви поняла, что находится на плоском уступе очень высокой скалы угольного цвета, похожей на карандаш. Небо казалось куда ближе, чем земля — туманный ландшафт, едва просматривавшийся на головокружительной глубине, проигрывал в ясности острой и чёткой россыпи звёзд.

Одномерность пространственного ритма не вызывала сомнений: разорвавшаяся иллюзия выбросила Леви в свободное Ноо, и, судя по инопланетной картине наверху, послушница находилась где-то очень далеко.

Машинально проведя ладонью по скале, она почувствовала что-то вроде трещины. Оказалось, тёмный камень избороздила глубокая резьба, складывающаяся в смутно знакомый, где-то мельком виденный рисунок…

Леви встала и медленно обошла площадку, присматриваясь к его очертаниям. Ритуальный круг — резче и грубее, чем в книгах, но всё ещё узнаваемый. Если бы послушница училась более прилежно, то смогла бы понять его предназначение, но на одном из тех учебников она, скорее всего, уснула. Вот когда начинаешь жалеть о безалаберности…

Подойдя к краю и бросив взгляд в затянутую дымкой — или облаками? — даль, Леви неловко выругалась. Она снова в башне и снова не знает, как слезть. Да кончится это когда-нибудь?..

Послушница вернулась к ритуальному кругу. С небольшого отдаления он походил на огромную, слегка асимметричную розу и состоял из областей-«лепестков», каждая из которых была наполнена своей, уникальной вязью символов. Скорее всего, так проявлялся личный стиль создателя; единственным, что нарушало хаотическую, но безупречную гармонию его работы, оставалась прямая трещина со следами инея на краях.

Медленный ветер тёк вокруг Леви, чуть беспокоя её волосы и обнимая плечи, словно шёлковый шарф. Широкая, неторопливая река — вот, на что походило воздушное пространство над угольной скалой. Небо и не думало светлеть дальше, будто время суток в этом месте замерло между ночной темнотой и днём. Колышущаяся пелена внизу могла скрывать что угодно — от пылающего ада до райских кущ.

Свесив ноги с края каменного шпиля, послушница удивилась тому, как мало пугает её эта невероятная высота. Впрочем, она ведь уже видела что-то подобное, но когда?..

Да здесь же, в Ноо. Но в тот раз с ней был Кроцелл — могущественный, крылатый, свободный выбирать себе дорогу в воздушном океане. Где же он сейчас? Существует ли хоть малейшая вероятность того, что сорок девятый Герцог отыщет послушницу здесь, или она так и будет сидеть одна посреди пустоты?

Одна… Леви раньше никогда не оставалась одна. Рядом с ней всегда крутились то наставники и защитники, то сторожа и предатели. Эти люди и нелюди постоянно смешивались, и послушница уже допускала ошибки, путая одних с другими. Из всего этого следовало извлечь урок, и она точно знала, какой.

Рассчитывай на себя, дурёха. Хватит дожидаться умных друзей.

Послушница вернулась к центру круга и подобрала скрипку. Несмотря на бурный распад иллюзии, через который им пришлось пройти, инструмент не приобрёл ни одной новой царапины, и это грело сердце, хоть Леви и понимала — скрипка не была той самой, из реальности. Воспоминание, дорогой образ, не более…

Но здесь ничего другого и не требовалось.

Прикосновение смычка к струнам будто бы ускорило ветер. Жмурясь, послушница искала в памяти мелодию пимака — ведь она уже приходила к Танцору через музыку озера Уонэгиска — но плотное, тягучее движение воздуха поглощало эфемерные ноты. С другой стороны тоже никто не отзывался — видимо, парк Танцора лежал слишком далеко. Мёртвая каменная роза под ногами, казалось, насмехалась над бесплодными попытками Леви, мстя за собственную разрушенную магию.

Бесстрастные луны лениво ворочались в небесах, подмигивая и переглядываясь друг с другом. Уверенность, которую послушница обычно чувствовала, играя на скрипке, куда-то пропала — в бесконечном и совершенно пустом пространстве её музыка не имела ни силы, ни значения. У Леви не хватало воли протянуть нити своей мелодии через текучие потоки ветра, не хватало остроты слуха, чтобы различить вдали ответ. Такт за тактом, вариация за вариацией… но нет.

Никакого толка.

Сначала пришла обида, за ней — тишина. Послушница опустила скрипку, пытаясь остановить бег тревожных мыслей, которые только мешали сосредоточиться. Дар Кроцелла вырвал её из иллюзии, но не мог помочь ей покинуть чёрную скалу. И не лучше ли было остаться во сне? Тёплый, уютный обман… Нет. Нет, нет, нет, нет!

Тишина вздрогнула и уступила место злости — колючей, всё ещё непривычной, но спасительной. Послушница вскинула смычок и снова заиграла, уже не обращаясь к небесам и даже не надеясь, что кто-то её услышит.

Если снаружи музыка ни до кого не долетает, время обратить её внутрь себя.

Импровизация всегда была одной из самых сильных сторон Леви. Зачастую она даже не могла вспомнить, какие именно ноты слетали со струн — запоминались мысли и чувства, которые не то рождались во время игры, не то составляли её основу, и мелодия лишь проливала на них свет. И сейчас послушница дала рукам возможность творить то, что они считали правильным, вызывая в памяти тот единственный полёт с Кроцеллом — свист ветра, блеск льдинок в тучах, чувство бесконечной свободы…

Правда, её мелодия требовала гораздо большей самостоятельности. Свобода, дарованная чужими крыльями, не заслуживает этого имени.

Заинтересованный ветер обволакивал тело Леви, ощупывал изгибы её талии и бёдер, привнося в импровизацию лишние, чересчур лукавые ноты из других воспоминаний. Но, внезапно, именно эта специя сделала музыку более уверенной. Воображение послушницы достроило завершающую фразу…