— Я ожидал это услышать, но мой долг предупредить вас о последствиях... Прощайте, — закончил переговоры Денисов и, повторно приложив руку к головному убору, развернул коня в сторону расположения русской армии.

Костюшко возвращался к своим позициям, глубоко задумавшись. Он не собирался сдаваться, но прекрасно понимал, что война только началась, а силы действительно не равны. Он рассчитывал поднять всю Речь Посполитую и объявил «посполитое рушение», призывающее стать под знамёна его армий всё мужское население от 15 до 50 лет. Но шляхта не поддержала его с самого начала войны. А в городах Речи Посполитой просто начали казнить тех, кто когда-то поддерживал русских или перешёл в православную веру. Костюшко такие «патриотические» порывы напомнили казни во Франции, которые так легко узаконил Конвент. Но он не был сторонником достижения своих целей таким способом. Тадеуш Костюшко был солдат, а не палач, и сражался с врагами в едином строю с солдатами. Главнокомандующий ел с ними из одного котла и даже в одежде мало чем отличался от защитников Варшавы.

Вавржецкий встретил Костюшко в волнении и сразу начал с расспросов:

— Предлагали сдаться?

Костюшко только кивнул в ответ и к вечеру приказал созвать совет обороны города.

На совете он рассказал об ультиматуме генерала Ферзена и, улыбнувшись, пояснил всем присутствующим:

— Я думаю, что Ферзен снимет осаду города уже в ближайшие дни. Он прекрасно понимает, что штурмовать хорошо укреплённый город только своими силами значит положить почти всю свою армию под его стенами. — Костюшко усмехнулся и добавил: — При этом прусская армия вряд ли примет участие в штурме.

Члены совета сразу приободрились и также заулыбались. Напряжение, с которым они пришли на это совещание, спало, и все стали дружно обсуждать, когда русские войска вместе с пруссаками покинут свои позиции. Однако Костюшко не закончил говорить и поднял правую руку вверх, призывая соблюдать тишину.

— Я хочу слышать ваше мнение, паны офицеры.

Генерал Мадалинский высказал своё предложение и видение сложившейся ситуации:

— Я предлагаю сделать вылазку и отрядом кавалерии в пару тысяч сабель неожиданно напасть на русский лагерь.

Вавржецкий не поддержал Мадалинского, а только упрекнул его:

— Генерал Мадалинский жаждет славы и побед, а нам необходимо сохранить солдат для защиты города.

Мадалинский не выдержал тона иронии, с каким Вавржецкий высказал своё мнение, и вспылил:

— Мы сидим здесь не как повстанческая армия, а как загнанные за стены города преступники. А ведь мы сражаемся на своей земле и нас гораздо больше, чем русских и пруссаков.

Костюшко слушал генералов и понимал, что если он не поставит их на место и не примет решения, то ситуация может выйти из-под контроля. Главнокомандующий вспомнил, что ему сказал генерал Денисов: действительно большая часть защитников города — это ополченцы, косиньеры и гражданское население, о чём русским прекрасно известно от своих осведомителей. Рисковать же регулярной армией ему не хотелось, так как неясна обстановка с другими вооружёнными формированиями повстанцев на севере и на юге страны.

— С вылазкой пару дней подождём. Пусть Ферзен с пруссаками решат, что им дальше делать: прекратить осаду или продолжать её себе во вред, — подвёл итог Костюшко. — Если русский корпус и прусская армия останутся у стен города, то тогда организуем атаку. Но чтобы атака была эффективной, её надо хорошо подготовить, а на подготовку необходимо время.

Генерал Ферзен не стал дольше испытывать терпение осаждённых и, по согласованию с командованием прусской армии, снял осаду. Так же поступили и прусские войска. А через два дня рано утром с 5 на 6 сентября 1794 года защитники Варшавы с большим удовольствием обнаружили вместо армии противника только кострища на месте их лагеря.

XXII

осле снятия осады с Варшавы к Костюшко стали поступать сведения о положении дел в разных частях Речи Посполитой. И вот здесь его ожидал удар и горькое разочарование: 11 сентября 1794 года первым в Варшаву прибыл эскадрон ротмистра Тальковского из полка Азулевича, а чуть позже в столицу вошли поредевшие полки Мустафы Ахматовича и Людвига Лисовского. Они-то и сообщили, что 16-тысячный корпус Сераковского перестал существовать.

Несложно было предположить, что Суворов попробует объединить корпус Ферзена и свою армию для главного наступления. Варшава опять может оказаться в осаде, а брать крепости Суворов умел. Костюшко понимал, с кем имеет дело, и реально оценивал возможности своего достойного противника.

Но Сераковский... Как он мог допустить разгром?!

Слухи об этом сражении повергли армию Костюшко в смятение, а его привели в бешенство. Сераковский имел под своим командованием больше солдат, чем Суворов, и всё равно потерпел поражение!

То тут, то там среди солдат были слышны панические высказывания, участились факты дезертирства. Всё это угнетало и в то же время злило руководителя восстания.

И тогда Костюшко сделал то, о чём ещё год назад даже бы не подумал, что ему придётся принимать подобные меры в армии, которую он возглавлял. Костюшко издал приказ, направленный на укрепление дисциплины в повстанческой армии, следующего содержания: «Если кто будет говорить, что против москалей нельзя удержаться, или во время битвы станет кричать, что москали зашли в тыл, тот будет расстрелян. Приказываю пехотной части держать позади линию с пушками, из которых будут стрелять по бегущим. Пусть всякий знает, что, идя вперёд, получает победу и славу, а покидая поле сражения, встречает срам и смерть».

«Матка Воска, что я делаю? — с ужасом подумал Костюшко, подписывая этот приказ. — Неужели сценарий Французской революции повторится и у нас?»

После поражения под Щекотинами пал Краков, занятый прусскими войсками, а Суворов, разбив Сераковского, самым коротким путём двигался к Варшаве. Ян Домбровский сражался где-то в Великой Польше и даже занял Быдгощ. Однако на его помощь Костюшко в ближайшее время рассчитывать не мог. Слишком было мало времени, а кольцо вражеских армий медленно, но уверенно замыкалось. И тогда Костюшко принял решение, которое стало началом поражения восстания. Приказав Домбровскому направиться со всеми силами к Варшаве, он сам тайно покинул город с армией около 10 000 солдат. Костюшко планировал дать сражение корпусу Ферзена, чтобы разбить его и предотвратить его соединение с войсками Суворова.

План был рассчитан на неожиданность и на то, что войско, возглавляемое лично командующим восстанием, поднимет боевой дух всей его армии. Костюшко понимал, что это было очень рискован но, так как численность солдат корпуса Ферзена предположительно превышала количество солдат, оставшихся под его командованием.

Позже, когда Костюшко был уже несколько дней на марше, из Варшавы к нему на помощь вышел полк Дзелинских, а также дивизия под командованием генерала Понинского. Однако связи с ними не было и не было сведений, где они точно в это время находились. Шансов вырвать победу у Ферзена у Костюшко стало значительно меньше. И всё-таки, присоединив к своей армии остатки корпуса Сераковского, он решил дать бой русскому генералу; который успел уже переправиться через Вислу. Костюшко пошёл на риск, ведя в решающее сражение измотанных большими переходами солдат. Своих решений он не менял, да и менять их было уже поздно.

Русская армия под командованием генерала Ферзена стройными колоннами двигалась маршем в сторону расположения основных сил Костюшко. Ферзен стремился взять реванш за своё отступление под Варшавой. Тогда его корпус вместе с прусской армией не смог с ходу взять город-крепость, а времени на осаду у Ферзена уже не было. Необходимо было перебрасывать войска в другое место, а длительная осада хорошо укреплённого города была только на руку повстанцам. Сначала Ферзен решил ждать подхода основных сил русской армии под командованием Суворова, но сейчас он поменял свой план и стремился принудить Костюшко принять бой вне всяких укреплений. Ферзен прекрасно понимал, что ослабевшая и поредевшая польская армия не сможет противостоять в открытом бою опытным и более многочисленным русским войскам.