Юзеф Понятовский, став военным министром герцогства Варшавского, за короткое время сумел сформировать боеспособную польскую армию, которая была всегда на передовых рубежах вместе со своим командующим. Его соратники и просто друзья любовно называли его «польским Баярдом», рыцарем без страха и упрёка. И «польский Баярд» соответствовал этому имени: однажды поверив и присягнув Наполеону Бонапарту, Юзеф Понятовский верно служил ему, принимая участие во всех знаменательных сражениях.

После разгрома своей ранее непобедимой армии на необъятных русских просторах, Наполеон вернулся во Францию и активно начал формировать новую армию: частью из старой проверенной гвардии, частью из нового пополнения рекрутов. Он готовился к новой войне и к новым сражениям, но только в другом соотношении сил. Объединённые русские, австрийские, прусские и шведские войска выступили под Лейпцигом против наполеоновской армии, в которой сражались французы, поляки, саксонцы, итальянцы, бельгийцы и немцы Рейнского союза. Причём армия противника превосходила численностью наполеоновскую армию в два раза.

Наполеон Бонапарт понимал, что сильно рискует, ввязываясь в это сражение, но как всегда он надеялся на свой полководческий талант, верил в свою звезду и везение. Да и что ему ещё оставалось делать: под свои знамёна он собрал всех, кого ещё можно было собрать, и на большее ему рассчитывать было нечего. Ведь 1813 год — это совсем не 1807 год, когда русский император Александр I после поражения и подписания Тильзитского мира льстиво называл его своим другом и братом.

В эти октябрьские дни счастливую звезду Наполеона затянули тучи предательства: во время сражения саксонская армия в разгар боя перешла на сторону противника, а саксонские бомбардиры стали стрелять картечью из пушек по бывшим союзникам. После такого «удара в спину» французский император принимает решение сохранить остатки армии и в ночь с 18 на 19 октября отступить от Лейпцига, а прикрывать отход приказывает маршалам Понятовскому и Макдональду.

Но так уж порой случается, что твоя собственная жизнь иногда зависит от чьей-то воли или ошибки. Сапёры, которые получили от Наполеона приказ взорвать мост через реку Эльстер после отхода основных сил его армии, сделали это слишком рано: на другом берегу осталось ещё около 28 000 солдат и два маршала, прикрывающих отступление.

«Пся крев!» — от души выругался Понятовский, когда услышал взрыв и увидел, что единственная дорога к отступлению была уничтожена, понимая, в какую ловушку он попал со всей армией. Маршал Макдональд ничего не сказал по данному поводу, а направил коня прямо в реку. Держась за хвост кобылы, он с трудом выбрался на противоположный берег реки, где его еле живого, стучащего всеми зубами от холодной октябрьской воды, вытащили из реки французские солдаты.

После некоторого размышления Юзеф Понятовский решил последовать примеру Макдональда, но ему повезло меньше: во время последнего сражения за переправу он был ранен в левое плечо. Но молодой маршал нашёл в себе силы и направил коня в воду. По примеру Макдональда, рискуя жизнью, он ещё надеялся переплыть реку и спастись от позорного плена. За командующим последовали тысячи его солдат, кроме тех, которые либо не умели плавать, либо решили просто сдаться в плен противнику, завершив для себя тем самым надоевшую всем войну.

Превозмогая боль в раненом плече, Юзеф Понятовский плыл рядом с лошадью, держась здоровой рукой некоторое время за седло. Но лошадь резко развернулась в сторону, испугавшись упавшего рядом с ней ядра, и рука маршала соскользнула с опоры. Надеясь ещё спастись, Юзеф Понятовский попытался ухватить хвост своего жеребца, но было уже поздно. Жеребец уплыл, а силы окончательно покинули его. Ещё несколько секунд борьбы за жизнь с надеждой на чудо, и маршал захлебнулся речной водой, перемешанной с кровью человеческих тел, обессмертив навсегда своё имя.

XVIII

ак быстро меняется настроение народа в зависимости от ситуации, которая складывается в государстве в данный исторический момент! Кажется, ещё недавно французские женщины в порыве восторга и восхищения подбрасывали вверх свои шляпки, провожая из Парижа колонны солдат в новый поход. Представители молодой французской буржуазии, неплохо заработав на военных заказах, также поддерживали прекрасную половину человечества, приподнимая треуголки и цилиндры с криками: «Да здравствует император!».

Но прошли дни восторгов и побед, прошёл 1812 год, наступил 1813, а за ним и 1814 год ворвался в жизнь французов. И вот те же женщины бросали цветы под копыта лошадей уже русских кавалеристов и призывно улыбались русским офицерам, которые въезжали победителями в столицу Франции.

«Да здравствует император Александр!» — кричали французские буржуа, встречая армии-победительницы, называя своего недавнего кумира деспотом и тираном. И этот восторг также был искренним, так как всем французам надоела война, несущая смерть и трагические вести о том, что чей-то сын, брат или муж уже никогда не переступит порог родного дома.

В небольшой мастерской в доме Цельтнеров в Бервиле Костюшко мастерил какую-то деревянную безделушку на токарном станке, подаренном ему женой Павла I. Немецкое изделие исправно работало уже почти двадцать лет, подтверждая своё высокое качество.

На Костюшко был надет простой рабочий кафтан и фартук столяра. Если бы кто-либо со стороны увидел его в этот момент за работой, то никогда бы не подумал, что этот человек когда-то был свидетелем и активным участником великих исторических событий, а его имя будоражило целые государства. Тем более никому бы и в голову не пришло, что при его жизни на его родине до сих пор об этом старике поют песни, а в крестьянских семьях о нём рассказывают детям на ночь сказки. А в реальной жизни некоторые представители великих мира сего желали бы встретиться с этим народным героем и поговорить в приватной беседе.

Закончив вытачивать очередную табакерку, Тадеуш Костюшко с удовольствием рассматривал результат своего труда. Вдруг дверь широко распахнулась, и в мастерскую вбежало прелестное создание лет шестнадцати.

— Что случилось? — искусственно изобразив сердитое лицо, спросил Костюшко свою воспитанницу. — Началась новая война или Наполеон снова захватил Париж? — попробовал он пошутить. Но увидев раскрасневшееся лицо девушки, «воспитатель» отложил табакерку в сторону.

Оставшись к старости один, без семьи и без детей, Костюшко перенёс всю нерастраченную нежность и отцовскую любовь на Таддеи. Она была для него тем лучом света в его старости, под которым он находил в себе ещё желание жить и жить как можно дольше. Костюшко, занимаясь воспитанием крестницы, обучал её языкам и литературе, посвящал в тайны истории и давал уроки живописи. Поэтому постаревший герой генерал не мог на неё сердиться или ругать, а только иногда сдвигал к переносице свои густые брови, изображая на лице строгость.

— Ну, я жду объяснений, — требовательно сказал он нарушительнице спокойствия.

— Крёстный, к вам прибыл какой-то важный господин. Он ожидает вас в гостиной, — пояснила своё вторжение Таддеи и застыла в ожидании.

— Пойди и скажи, пожалуйста, что я сейчас приду, — попросил Костюшко. — Объясни господину, что мне надо переодеться.

Девушка тотчас упорхнула, а Костюшко вернулся в свою комнату и начал переодевание, раздумывая, кому он понадобился в такое неспокойное время. Хотя когда оно было спокойное в последние годы?

Когда же в мундире генерала американской армии он вошёл в гостиную, из-за стола ему навстречу поднялся неизвестный человек в парадной форме русского генерала. Мужчина был среднего роста, лет сорока, с пышными бакенбардами и приятной наружности. В его неторопливых движениях угадывались те черты светского человека, которые прививались не столько воспитанием, сколько передавались с кровью целых поколений династии аристократов.