Лабиринты свободы

Часть первая

НАЧАЛО ПУТИ

I

хотники прислушались к лаю собак: где-то недалеко натасканные опытными псарями четвероногие помощники человека гнали зверя прямо к месту их последней смертельной схватки. Наконец, прямо на Людвига Костюшко и Юзефа Сосновского выскочил огромный секач, а за ним все его перепуганное семейство: кабаниха и четыре подсвинка. На секунду секач вдруг остановился, почуяв опасность, и резко свернул в сторону густого кустарника, уводя за собой кабаниху с поросятами. Но этот путь оказался для них кратчайшей дорогой к смерти, которую человек заранее приготовил для отступления именно в этом направлении.

Загнанный в непроходимую чащу, окружённый собаками, загонщиками и охотниками, секач повернулся своими огромными и острыми клыками в сторону своих убийц. С налитыми кровью глазами, он готовился стоять насмерть, защищая свою лесную семью. Расправа длилась недолго: люди оказались сильнее и хитрее зверей, и вскоре всё стадо после короткого и кровопролитного сражения пало под выстрелами мушкетов и ударами пик.

Уже около недели Людвиг Костюшко гостил в поместье у своего соседа и друга молодости Юзефа Сосновского, писаря Великого княжества Литовского. За это время ими было немало выпито хорошего французского вина и домашней крепкой настойки, обсуждено злободневных столичных и местных новостей. Сосновский же, благодаря своей должности, хорошо был осведомлён обо всём, так как постоянно находился в гуще всех политических событий, происходящих в Речи Посполитой и за её пределами.

Но всему приходит конец на этом свете, и дорогой гость собрался уезжать домой, оставляя хозяина коротать короткие зимние дни и длинные вечера со своими слугами и женой. Теперь пани Сосновская будет требовать от мужа, чтобы они вернулись назад в Варшаву. Его супруга так не хотела покидать столичное общество и, пусть не на долгое время, перебираться в деревенскую глухомань.

Утром, когда снег уже начинал искриться под лучами зимнего солнца, на крыльцо усадьбы, закутавшись в дорогую медвежью шубу, вышел сам хозяин поместья и всей округи. После вчерашней выпивки у него болела голова, и он с радостью втягивал в себя морозный свежий воздух, чувствуя, что головная боль с каждым глубоким вдохом проходит. В тридцать пять лет Юзеф Сосновский от частых застолий с хорошей выпивкой и перееданием уже имел приличный животик, который он затягивал широким кожаным ремнём, но ограничивать себя в чём-то он не хотел. Писарь любил шумные компании, охоту и душевные беседы с друзьями, с которыми он часами мог говорить о войне, о политике и о своей молодой жене, которую он искренне обожал и боготворил.

Сосновский посмотрел, как слуги загружают тяжёлую тушу секача на повозку Людвига Костюшко, и обратился к своему другу, который вышел за ним из дома, застёгивая на ходу свою старую, местами потёртую волчью шубу:

— Смотри, Людвиг, какой красавец! Не зря мы с тобой охотились пять дней: наконец-то удача и нам улыбнулась.

Юзеф Сосновский с удовольствием вспомнил вчерашнюю охоту, довольный проведённым временем со старым другом.

— А что, дружа, может, ещё побудешь у меня пару дней? Что тебе зимой дома делать среди своей малочисленной челяди и жены с детьми? Да и мне веселей. А там, смотришь, и до весны недалеко, — со смехом предложил гостеприимный хозяин. Он ещё надеялся, что в последний момент Людвиг махнёт на всё рукой и останется хоть на пару дней у него погостить. Иначе жена не даст ему погрешить хорошей выпивкой. Хотя и правильно делает — в этой глуши одному без дела и спиться недолго.

Людвиг Костюшко улыбнулся на предложение Сосновского. Посмотрев на свою повозку, ответил ему:

— Надо ехать. Дома уже неделю не был, да и Тэкля должна скоро родить, сам знаешь, срок подходит.

Сосновский сразу перестал улыбаться и уже серьёзным голосом добавил:

— Ну, тогда с Богом... А жене передавай от меня привет. Кого ждёте: мальчика или девочку?

Людвиг задумался. Он хотел сына. Две дочки у него уже бегали по дому, а младший сын Иосиф только-только начал ходить.

— Да кого Бог пошлёт, скоро уже узнаем, — ответил он своему другу, задумчиво глядя куда-то вдаль, в сторону дороги, по которой должен был сейчас уехать домой.

— Так ты мне сообщи тогда, пришли весточку соседу, — попросил участливо Юзеф.

— Ты будешь первый, кто узнает об этой новости, — пообещал Людвиг. — А пока прощай. Спасибо за хлеб и соль.

Друзья юности обнялись, хлопая друг друга по плечу, и Сосновский, погладив ладонью свои пышные усы, подозвал стоящего рядом слугу. Тот уже давно ждал зова хозяина и с готовностью поднёс серебряный поднос с двумя кубками, наполненными крепкой настойкой, и тарелку с кусками мелконарезанной домашней колбасы и мяса.

— Ну, давай на посошок, — предложил другу выпить перед расставанием хозяин.

Выпив и закусив перед дорогой, Людвиг подошёл к повозке. Внимательно осмотрев тушу секача, лежащего в повозке, он сел на место возницы, укрыл себе ноги овчинным тулупом и, взяв в руки вожжи, слегка ударил плетью коня.

Конь пошёл с места лёгкой трусцой, и вскоре повозка скрылась за поворотом, а огорчённый отъездом друга Сосновский вернулся в дом, чтобы отоспаться после ночных хмельных разговоров.

До усадьбы Костюшко было вёрст десять, и поэтому у Людвига было достаточно времени подумать и поразмышлять о суете сует своей жизни. Прикрыв слегка веки от непривычно яркого зимнего февральского солнца и белого снега, Людвиг вспоминал о весёлых днях молодости и о тяжёлом положении в его хозяйстве, думал о детях и беременной жене, которая готовилась стать матерью уже в четвёртый раз. А вокруг стеной стояли заснеженные деревья, и было так тихо, как бывает в лесу только в сильный мороз. В такое время все звери и птицы, спрятавшись в укромных норах и гнёздах, терпеливо в полусонном состоянии ждут прихода весны и тёплых дней.

Постепенно темнело, но Людвига это не смущало: он уже подъезжал по лесной дороге к деревне Сехновичи, крестьяне которой были его собственностью. Только хороших доходов всё его хозяйство со всеми крепостными крестьянами не приносило. У Людвига постоянно болела голова о том, где взять денег на обустройство самой усадьбы, на покупку хороших лошадей и на поддержание всего хозяйства, которому постоянно требовались внимание и всё новые финансовые вложения.

Соседи-помещики считали, что Людвиг бывает слишком добрым к своим крепостным. Он не применял к ним телесных наказаний, не продавал их за долги и даже собирался заменить барщину простым налогом. В душе Людвиг понимал, что в этом мире существует разница в социальном статусе людей, и даже считал, что рабский труд непроизводительный. Когда у него было хорошее настроение, во время застолья в кругу равных себе небогатых шляхтичей, он мог похвастаться, что собирается дать «вольную» своим крепостным, и доказывал, что пришло время менять отношения между холопами и их хозяевами. Однако на следующее утро Людвиг трезвел и своё намерение так и не претворял в жизнь: боялся остаться совсем без доходов. Может быть, именно из-за нерешительности и мягкости он ничего не мог поправить в своём хозяйстве, как ни старался. Снова и снова Людвиг Костюшко брал ссуды, закладывая усадьбу, а потом вынужден был забирать у крепостных крестьян часть их урожая, чтобы погасить закладную. И так повторялось из года в год.

Где-то в лесу завыли волки, и лошадь, услышав звуки, устрашающие всех представителей её породы, без понукания и плётки резво ускорила свой бег. Людвиг, вслух вспомнив чёрта и всех святых одновременно, с опаской посмотрел в сторону леса. Волчий вой доносился из глубины стоящих стеной деревьев, и вряд ли волки смогли бы по глубокому снегу за короткое время нагнать повозку, даже если бы они прямо сейчас выскочили из-за деревьев. До дома оставалось ещё версты три, и, немного успокоившись, Людвиг опять вернулся к своим размышлениям.