рогуливаясь по финским укреплениям при Роченсальме, Суворов, будучи в хорошем настроении, заметил про себя: «Знатная получилась крепость. С одним взводом штурмом не взять!». Как всегда, Суворов делал свою оценку предполагаемого противника или тактику ведения штурма предполагаемого укрепления. После того, как под его командованием русская армия захватила турецкий «неприступный» Измаил, о Суворове заговорили по всей Европе. Однако в самой России будущий генералиссимус вдруг оказался в опале и был послан императрицей Екатериной II в Финляндию.

Суворов был человеком амбиций и настроения. Вот и сейчас, вспомнив, как его обошли с наградами и почестями после победы над турками, он расстроился. И было от чего: по прибытии в Санкт-Петербург с лаврами победителя турок и взятия Измаила он рассчитывал на получение долгожданного фельдмаршальского жезла. Но матушка-императрица почему-то встретила его холодно, не ласково, была молчалива с ним и неприветлива. Суворов догадывался, кто сему был причиной. Светлейший князь Потёмкин, который недолюбливал его за язвительный и независимый характер, дал Екатерине II свою характеристику амбициозному, хоть и талантливому полководцу. А иначе и быть не могло. Светлейший князь не мог простить Суворову его гордыню и слова, брошенные им в его сторону при их последней встрече.

После взятия «неприступной» турецкой крепости Суворов прибыл в ставку Потёмкина с докладом. Фаворит русской императрицы светлейший князь, человек, перед которым при встрече кланялись все придворные и иностранные послы в низком поклоне, лично вышел встречать Суворова.

— Виктория! — воскликнул светлейший, раскрывая свои огромные объятия. — И чем только могу я наградить вас за ваши бесценные заслуги, дорогой Александр Васильевич?

Однако лицо Суворова даже не дрогнуло в ответной улыбке. Гордо подняв свой острый подбородок, он с вызовом ответил:

— Ничем, князь. Кроме Бога и государыни, никто наградить меня не может.

Потёмкин остановился, как будто наткнулся на невидимую преграду. Мрачная тень легла на его лицо. Такой оплеухи он давно ни от кого не получал. Никто не посмел бы его так унизить и так ответить на его приветствие, тем более оно было искренним и доброжелательным. Князь ценил тех, кто творил благо для России, и умел щедро награждать таких людей. И вдруг такой плевок в его сторону.

Потёмкин круто развернулся и пошёл в свой кабинет. Суворову ничего не оставалось делать, как последовать за ним. Сев в кресло, Потёмкин молча уставился на Суворова. Победитель турок понял, что от него ждут рапорта, и сухо доложил о взятии Измаила и потерях с обеих сторон. Потёмкин ничего более не говорил, а только кивал головой. Всё. Суворов понял, что на этом аудиенция закончилась. Он отдал честь и вышел из кабинета.

Когда Потёмкин собрался в Санкт-Петербург для личного доклада императрице Екатерине II о победе и обсуждения условий мирного договора с турками, он вызвал к себе Репнина.

— Завтра я возвращаюсь в Петербург, — сообщил он. — Мне надо кого-то оставить вместо себя возглавить армию: тебя или Суворова. Что ты думаешь на этот счёт? Как мне поступить?

— Если назначить Суворова, то он либо пойдёт брать Константинополь, либо погубит армию.

— Я тоже так считаю, — подвёл итог такому «совещанию» князь и отпустил Репнина.

После этого случая по рекомендации князя Потёмкина русская императрица Екатерина II держала Суворова в резерве. «Суворов надобен для большего», — посоветовал он ей незадолго до своей смерти, а Екатерина II уважала своего бывшего фаворита, доверяла ему во всём и почти всегда делала так, как он советовал.

Наконец, на одном из приёмов, где присутствовал Суворов, она подозвала его к себе и повелела:

— Я решила послать вас, Александр Васильевич, в Финляндию. Осмотрите там границы и предоставьте план их укрепления.

Обиженный таким назначением, Суворов в тот же день покинул столицу и отправился в Финляндию. Там только закончились военные действия, и возникла необходимость в укреплении северных границ напротив шведского опорного пункта Свеаборг. Несмотря на трудные условия работы в северных широтах, на недостаток строительных материалов и рабочих рук, под руководством Суворова вскоре были построены мощные укрепления. И теперь русский полководец с удовольствием их осматривал и был готов штурмовать даже то, что сотворил сам.

Со временем Суворову стало скучно от такого времяпровождения. Он не мыслил себя без военных походов, побед и следовавших за ними наград. Суворов с завистью из Финляндии следил за победами Ушакова на море и Репнина на суше над турками, ожидая своего часа, чтобы броситься в новое сражение и добиться получения желанных званий и почестей любой ценой и через любые жертвы.

VIII

ольский король заметно нервничал: он без всякой надобности перебирал на своём столе бумаги, перекладывая их с места на место, пытаясь тем самым скрыть дрожь в руках. С самого утра он находился в состоянии крайнего возбуждения, и на это была серьёзная причина. В этот день, 3 мая 1791 года, возможно, решится его судьба, определится будущее всего государства.

Деятельность последнего сейма Речи Посполитой постепенно давала свои положительные результаты. Государство активно развивало экономику и культуру, укреплялась армия. После заключения оборонительного польско-прусского трактата[32], как казалось польскому монарху, Речь Посполитая избавилась от влияния России, а прогрессивная патриотическая партия, которая поддерживала короля, сделалась непобедимой и всемогущей.

Однако реформы, которые бы укрепили государство и позволили ему развиваться, двигались, к сожалению, всё равно медленно. Затруднения в работе сейма возникали из-за консервативной партии во главе с епископом Коссаковским, гетманом Ржевуским и Браницким, которые являлись приверженцами России. Они находились в постоянной связи с российским дипломатическим корпусом, который умело направлял политиков в нужное для России русло.

Станислав Август Понятовский понимал, что необходимо было что-то предпринимать, чтобы изменить существующее в сейме и в стране положение, и он был не одинок в этом желании. Его сторонники Игнатий Потоцкий, ксёндз Гуго Коллонтай, итальянец Сципиона Пиатоли (секретарь и доверенное лицо короля), Немцевич и другие депутаты сейма тайно подготовили проект конституции и ознакомили с ним короля. После того как он отредактировал этот документ, встал вопрос о его принятии на сейме. Вот здесь-то могли возникнуть серьёзные трудности: депутаты сейма, сторонники России, не допустили бы принятия конституции и могли сорвать очередное заседание. Королю ничего не оставалось делать, как согласиться организовать заговор в своём родном государстве. Постепенно количество заговорщиков росло, и наконец пришло время, когда надо было принимать решение.

Проект конституции реформаторы решили внести на рассмотрение депутатов сейма в одно из первых заседаний сразу после Пасхи и принять его без обсуждения. Они рассчитывали, что многие из консерваторов не успеют вернуться в Варшаву после праздников из своих поместий. Своим же сторонникам король разослал письма, в которых торопил их с возвращением в Варшаву, пытаясь опередить оппозиционеров. Однако информация о срочном созыве сейма перестала быть для них тайной. Канцлер Малаховский уже «доложил» российскому послу Якову Булгакову, который недавно заменил Штакельберга, что король со своими сторонниками что-то замышляет, не поставив в известность Россию. Консерваторы также получили предписания срочно вернуться в Варшаву и наметили день сбора 5 мая. Но было уже поздно. Узнав точный день их сбора на сейме, сторонники короля решили ускорить процесс принятия конституции и опередили оппозицию на два дня.