Чарторыский с облегчением вздохнул: вопрос решился сам по себе, и князь опять почувствовал себя уверенно в своём ближайшем будущем. В Царстве Польском, которое должно было «родиться» вместо герцогства Варшавского, Адам Чарторыский уже видел себя наместником русского императора. Однако Александр I не забыл историю с Костюшко и не простил князю этот промах.
XXII
же несколько дней Юлиан Немцевич гостил у Костюшко в Салюрне. Они не встречались в последние годы, но иногда посылали друг другу письма, сообщая, что пока ещё живы, и выражая надежду на скорую встречу. Сразу же после своего возвращения из Соединённых Штатов в 1807 году Немцевич поселился недалеко от Варшавы. Однако он не долго находился вне поля зрения правительства Великого герцогства Варшавского и вскоре занял должность секретаря сената этой государственной структуры. После падения власти Наполеона и победы антинаполеоновской коалиции Немцевич не остался без государственной должности и при новой власти. Уже в 1813 году он опять стал секретарём сената, но только уже вновь созданного Царства Польского. Это время стало для Немцевича периодом интересных поездок и путешествий, в ходе которых он посещал исторические места и писал свои произведения. Однако при этом писатель, драматург и историк находил время встретиться со старыми друзьями и соратниками по восстанию 1794 года.
Планируя встретиться с Костюшко, Немцевич организовал себе поездку в Швейцарию и заехал в Салюрн. Им было о чём поговорить, сидя по вечерам у камина с бокалом хорошего французского вина, хотя оригинальностью темы их бесед не отличались. Они были такими же, как и у всех пожилых обывателей: воспоминания о прошедших годах, сражениях, о встречах с общими знакомыми и перечислением тех, кто ещё остался жив, а кто умер или погиб.
При этом оба понимали, что эта встреча была, вероятнее всего, последней в этой земной жизни. А поэтому им хотелось подольше пообщаться друг с другом, поговорить и просто посидеть рядом, погрузившись в свои мысли.
— А где сейчас Ян Домбровский? — почему-то прежде всего о нём поинтересовался Костюшко.
— Насколько я знаю, — не сразу ответил Немцевич, — жив, хотя от полученных ран не особенно здоров. После гибели Юзефа Понятовского под Лейпцигом он возглавил польские войска и был верен Наполеону вплоть до его отречения.
Немцевич сделал паузу, отпил глоток вина и продолжил:
— Он, как и Томаш Вавржецкий, служит Царству Польскому, имеет чин генерал-аншефа польской кавалерии и заседает в сенате[56].
— А Вавржецкий? Кем он служит?
— О! Он стал министром юстиции и получил пожизненно титул воеводы.
— Да. Неплохо все устроились, — усмехнулся по-доброму Костюшко.
В душе он был даже рад тому, что его генералы «нашли себя», не испытывают жизненных трудностей и как могут, служат своей родине.
— Но лучше всех определился Зайончек, — продолжил Немцевич свой рассказ о бывших соратниках. — Он назначен императором Александром Павловичем наместником Царства Польского, чем очень огорчил Адама Чарторыского, который метил на это место.
Костюшко при этом даже засмеялся, представив, какое лицо было у этого потомка известных магнатов, когда он узнал об этом назначении.
— Тадеуш, скажи мне, ты не жалеешь, что они там, — Немцевич кивнул в сторону востока, — а ты здесь, в Салюрне?
Костюшко ждал подобного вопроса и честно ответил:
— Я ни о чём не жалею в этой жизни. Я прожил её так, что хватило бы на две судьбы для двоих, а Бог мне отмерил всё одному. Третьей мне уже не надо.
На этом оба друга замолчали и некоторое время просто сидели и смотрели на пылающий в камине огонь, думая каждый о своём.
Они оба постарели, но старались казаться бодрее, чем чувствовали себя на самом деле. За прошедшее время, пока они не виделись и не общались, каждый жил своей жизнью, и теперь оба подводили итоги.
— Почему ты решил всё-таки вернуться из Америки? — вдруг спросил Костюшко.
Немцевич перевёл взгляд от огня и внимательно посмотрел на товарища. Отпив из бокала ещё глоток вина, он неохотно ответил:
— Понимаешь, в какой-то момент я осознал, что, написав биографию Вашингтона и приняв подданство Соединённых Штатов, я так и не смог воспринять эту страну как свою родину, — искренне пояснил Немцевич свои переживания, а потом добавил: — Есть ещё одна причина: то, что я написал в Соединённых Штатах за эти годы, там никто читать не будет. Это им не интересно.
— Но ты же прожил там столько лет! — удивился Костюшко. — У тебя жена американка.
— Ты не поверишь, Тадеуш, но я всё равно не привык к той жизни, и меня потянуло в родные места. — Немцевич невесело усмехнулся. — Ностальгия по родине замучила. Старею, наверно.
— И когда собираешься уехать из Салюрна? — после очередной паузы спросил Костюшко, и в его вопросе Немцевич услышал нотки озабоченности и какого-то беспокойства. Костюшко очень хотелось, чтобы Немцевич погостил подольше, но его надежды не оправдались.
— Через пару дней. Хочу ещё побывать в Париже. Думаю, я поживу там пару недель, а потом вернусь в Варшаву, — поделился своими планами Немцевич. Заметив, как помрачнел его товарищ, он добавил: — Хотя я ещё не решил: может, задержусь в этом уютном городке, подышу воздухом Швейцарии. Ну а ты за это время почитаешь, что я написал, — и Немцевич положил перед Костюшко стопку своих рукописей, которые до этого момента держал при себе.
Костюшко прищурился и прочитал: «Spiewy historyczne». Улыбнувшись, он подлил себе и Немцевичу вина и поднял бокал.
— За твоё возвращение на родину! — провозгласил Костюшко тост, и друзья отпили ещё по глотку.
XXIII
небольшом камине в небольшой комнате ярко пылал огонь. Однако Наполеон, сидя рядом с огнём, долго не мог согреться после прогулки, которую он совершал ежедневно вдоль побережья моря. Его ноги никак не могли согреться даже тогда, когда на них легла его любимица, собака Диманш.
«Проклятый остров! — ругался про себя Наполеон. — Его сырой климат угробит меня».
Бывший император Франции действительно чувствовал себя с каждым днём всё хуже: у него стала болеть печень, появилась отёчность в ногах. И дело было не только в сыром климате острова Святой Елены, куда его сослали подальше от Европы и её проблем. Хуже всего Наполеон чувствовал себя от одиночества, от резкого изменения обстановки и окружающего его мира.
Ещё совсем недавно императору Франции рукоплескал весь высший свет во всех странах, завоёванных его непобедимой армией. Он принимал послов, составлял планы очередных военных кампаний, подписывал законы и вершил судьбы народов. А сейчас этот человек сидел в одиночестве в кресле у камина на каком-то острове в Атлантическом океане и с тоской вспоминал прошедшие годы. И только верная и преданная собака смотрела ему в глаза, как будто пыталась успокоить и ободрить.
После ста дней, которые в очередной раз потрясли Францию и в очередной раз обеспокоили европейских монархов, англичане решили не возвращать Наполеона на остров Эльба, откуда он умудрился сбежать 26 февраля 1815 года. В то время к власти вернулись Бурбоны, а с ними и эмигранты, которые пытались возвратить своё имущество, утерянное ими во время революции. Многим французам это не понравилось: росло недовольство в обществе и в армии.
Наполеон ещё не успел «обжиться» на острове Эльба, как ему доложили о сложившейся во Франции политической ситуации. «Судьба, однако, даёт мне ещё один шанс! Ещё не всё потеряно!» — решил он и воспользовался очередным историческим моментом. Покинув место ссылки вместе со своими преданными такими же опальными соратниками, Наполеон вскоре высадился на французский берег и направился в сторону столицы Франции. Парижане, толкаясь на рынках и просиживая в кофейнях, уже 20 марта с удивлением узнали, что их император-полководец снова в Париже и готовится к новой войне. Собрав за короткий срок новую армию, Наполеон 18 июня 1815 года в очередной раз направил её в сражение под Ватерлоо, но снова потерпел поражение. Видимо, времена были уже не те: счастливая звезда Наполеона Бонапарта навсегда скрылась от его взора, а его противники опять смогли договориться между собой. Они разрушили последние надежды императора, разбив его преданную гвардию и тех, кто сражался за него в тот роковой день.
