Венедикт Булгарин, православный шляхтич, внимательно смотрел из небольшого окна на проходящую через их городок русскую армию. Его внимание привлёк всадник на белой лошади, который неожиданно оторвался от общей колонны солдат и направился прямо к дому Булгариных. Всадник въехал во двор и спешился, ожидая, что кто-то выйдет из дома. Хозяин не стал испытывать терпение русского кавалериста и вышел к военному.

— Добрый день! — доброжелательно поздоровался кавалерист. — Не подскажете, могу ли я видеть хозяина этого дома?

Булгарин посмотрел внимательно на визитёра. Перед ним стоял молодой офицер, у которого только начали расти усы и красный румянец светился на щеках, возможно, ещё не знавших острой бритвы.

— Вам повезло, молодой человек. Хозяин дома перед вами, — ответил хмуро Булгарин, с нетерпением ожидая, что надо этому военному.

Кавалерист не обиделся на негостеприимное приветствие, а улыбнулся и пояснил причину своего визита:

— Я адъютант генерала Ферзена, командующего армией. Он хотел бы остановиться в вашем доме на ночлег и просил уточнить меня, не будете ли вы против? — довольно вежливо для солдата армии противника конкретизировал военный.

— А у меня есть выбор? — по-польски буркнул тихо Булгарин, но адъютант командующего эту фразу не разобрал. — Не возражаю. Пусть заселяется, — уже громко высказал своё согласие хозяин и направился в дом предупредить жену и слуг о приезде незваных гостей.

Через пять минут закрытая повозка уже въезжала во двор Булгариных, сопровождаемая казаками, адъютантом и ординарцем. Во дворе стало неожиданно непривычно шумно.

Казаки спешились у повозки, из которой при поддержке адъютанта вышел уставший от долгой дороги командующий. Он сразу вошёл в дом, где ему представили хозяина и всё его семейство. Среди членов семьи Ферзен обратил внимание на маленького мальчишку лет семи, который стоял за спиной у отца и с любопытством, присущим всем детям его возраста, разглядывал вошедшего дядьку в красивом генеральском мундире.

Ферзен сбросил с себя надоевший плащ и рухнул на деревянную скамью. Махнув рукой и отпустив хозяина дома и членов его семьи, Ферзен помыл руки и сел за стол в ожидании ужина. Внезапно приоткрылась дверь, ведущая во вторую половину дома, и Ферзен вновь увидел голову мальчишки — сына хозяина дома. Он робко смотрел на генерала, как будто что-то хотел спросить, но не решался сделать это.

Ферзен поднял кверху указательный палец и поманил к себе мальчика.

— Тебя как зовут? — спросил он любопытного малого на польском языке.

— Тадеуш, — робко ответил тот.

— А сколько тебе лет? — задал генерал второй традиционный вопрос, который и задают обычно взрослые дядьки, знакомясь с такими детьми.

Мальчик раскрыл ладошку и стал перебирать свои маленькие пальчики.

— Уже семь, — гордо сообщил он генералу.

В это время в комнату вошла жена хозяина и внесла на деревянном подносе нехитрую деревенскую еду со штофом домашней настойки. Ферзен с удовольствием поел, но к настойке не притронулся. Мальчишка же всё это время не уходил из комнаты и сидел на невысоком табурете, наблюдая за генералом. Ферзен опять повернулся в сторону мальчика, но позвал ординарца и что-то тихо ему сказал. Ординарец с улыбкой посмотрел на мальчишку, понимающе закивал головой и вышел из комнаты.

На следующий день после лёгкого завтрака, когда осеннее солнце уже светило, но не грело и робко выглядывало из-за крыш деревенских домов, генерал Ферзен вышел из дома, собираясь в путь. Во дворе уже сидели на конях казаки, сопровождавшие генерала, в ожидании его команды. Хозяин дома также вышел проводить гостей, но смотрел уже не так хмуро, как это было вчера: всё-таки непрошеные гости вели себя достойно, никаких непотребностей не творили и хозяев не обижали. Из-за спины хозяина опять выглядывал мальчишка, теперь уже провожая с отцом русских солдат.

Ферзен махнул одному из казаков рукой, и тот в одно мгновение извлёк откуда-то деревянную саблю и деревянного же коня и передал генералу. Получив от казака изготовленные по его приказу игрушки, Ферзен подозвал к себе мальчика и торжественно вручил ему подарки.

Семилетний Тадеуш Булгарин, схватив в свою маленькую ручку деревянную саблю, обнял Ферзена за шею и, подняв её над головой, неожиданно сказал то, от чего побелело лицо Венедикта Булгарина и вытянулось от удивления лицо русского генерала:

— Ты хороший дядя. Я не буду тебя убивать, даже если мне дядя Костюшко прикажет.

— Ну что же, спасибо и на этом, — только и смог ответить Ферзен и, быстро сев в крытую повозку, выехал в сопровождении своей охраны со двора.

XXIII

олодным октябрьским днём колонна польских повстанцев медленно входила в Матеевицы. Моросил мелкий осенний дождь, и дороги превратились в густую и вязкую кашу. Местные жители стояли вдоль дороги, наблюдая непривычное для них скопление вооружённых людей, и не скрывали своего сочувствия к уставшим от долгого перехода солдатам.

Костюшко сидел на коне, наблюдая за движением армии. Когда мимо него проходили уставшие косиньеры, они поднимали бодро свои головы, их шаг становился твёрже. Солдаты с улыбкой приветствовали своего вождя, размахивая мокрыми шапками. Когда же Костюшко оставался позади, их намокшие от дождя плечи опускались, шаги становились всё медленнее, а руки с трудом держали их простое «народное» оружие. Костюшко всё замечал и понимал, что его армия устала и ей нужен отдых. Тем более что, но сведениям разведки, корпус Ферзена находился уже недалеко.

— Остановимся здесь, — дал Костюшко распоряжение, и вестовые поскакали вдоль колонны, информируя командиров полков о наступлении долгожданного отдыха. А вечером того же дня в самом большом и по-домашнему уютном доме на совещание к Костюшко собрались командиры кавалерийских полков и отрядов косиньеров. Здесь же присутствовали командир татарских конников Ахматович и командир артиллерии.

Главнокомандующий внимательно посмотрел на командиров. Теперь от них зависел исход предстоящего сражения и, возможно, судьба всего восстания. Вероятнее всего, уже завтра многие из них не доживут до ночи. А будет ли жив сам Костюшко? Этого никто, кроме Господа Бога, также сказать не мог. Такова она — судьба военного человека.

Костюшко бил озноб: усталость и напряжение последних дней подорвали его здоровье, и крепкий организм не выдержал нечеловеческих физических и моральных нагрузок.

— Паны командиры! — Костюшко старался говорить твёрдым голосом, но в груди у него что-то оборвалось, и он сильно закашлялся. «Не хватало ещё заболеть перед сражением», — ругал сам себя Костюшко и постарался унять кашель. Когда ему удалось сделать это, Тадеуш снова посмотрел на молчавших своих соратников. Они ожидали его приказаний и распоряжений.

— Завтра мы должны вступить, возможно, в самое важное сражение в нашей жизни, — начал опять говорить главнокомандующий. — Если мы сумеем разбить корпус Ферзена, то Суворов не решится штурмовать Варшаву без дополнительных сил. Следовательно, мы выиграем время, и русская армия вынуждена будет отойти на зимние квартиры.

— Но у русских большой численный перевес, — напомнил начальник штаба Костюшко, которому это не понравилось. Он об этом сам прекрасно знал, но сейчас надо было поднять боевой дух армии, а не напоминать о тех трудностях, которые их ожидают завтра.

— В сражении можно победить не только числом, — вдруг резко повысил голос Костюшко. — Может вы забыли, но я напомню всем, что корпус Сераковского превосходил по численности армию Суворова, но почему-то потерпел поражение. Или вы забыли, за что мы сражаемся, а может, в наших сердцах угас дух борьбы за свободу Родины?

Видимо, слова Костюшко достигли цели: присутствующие офицеры подняли головы, и по их горящим глазам Костюшко понял, что они готовы хоть сейчас пойти на своего врага.