Около часа Костюшко обсуждал с командирами план предстоящего сражения. Хуже всего было то, что до сих пор не было никаких известий от Ионинского, а разведка не могла доложить о точной численности русских войск, о количестве орудий и дислокации войск противника. Во время совещания так же поступали предложения об отходе и о возвращении за оборонительные заграждения Варшавы. Однако большинством участников этого военного совета было принято решение поутру начать сражение и победить или погибнуть в бою.

И завтра наступило... Костюшко на вороном жеребце бодро гарцевал перед строем. Ночью у него был жар, но верный Томаш напоил командира горячим чаем с какими-то травами и дал выпить вишнёвой настойки. Проспав пару часов, Костюшко к утру почувствовал себя настолько лучше, что сейчас выглядел перед своими солдатами так, что они не могли даже и подумать, что он болен.

Ранним утром по-прежнему моросил дождь, ощущалась осенняя прохлада, а стелющийся по полю туман затруднял определить расположение русской армии. Но когда туман рассеялся, солдаты с двух сторон уже стояли на своих позициях, готовые ринуться в бой. Костюшко посмотрел в сторону врага, и его взору открылась вся диспозиция противника. А она была более выгодной и удобной, чем у его армии.

Раздались первые залпы орудий с обеих сторон, и почти одновременно противники пошли на сближение. Легкокрылые польские уланы и полк татарских конников полковника Мустафы Ахматовича попытались обойти русскую пехоту, но были встречены казачьими полками генерала Давыдова. Этот русский генерал умудрился незаметно переправить 4000 своих солдат через болото, и их появление с левого фланга Костюшко оказалось неприятной неожиданностью. Ахматович в бою был зарублен, а атака польских и татарских кавалеристов захлебнулась. Теперь казаки Давыдова находились напротив главных сил Костюшко на расстоянии ружейного и картечного огня, а русские пушки продолжали изрыгать из себя своё содержимое на протяжении всего сражения.

Трижды войска Костюшко отбивали атаки превосходящего по численности противника штыками и косами. Однако сначала был сломлен их правый фланг, а в ходе боя были разбиты и взяты в плен генералы Сераковский, Коминский и Князевич. Ещё один кавалерийский полк повёл в бой сам Костюшко. Своим личным примером он надеялся увлечь за собой солдат и поднять их боевой дух. Но была и другая причина, почему главнокомандующий повстанцев ринулся в это сражение, а не следил за ним со стороны, отдавая приказания своим адъютантам и вестовым офицерам. В какой-то момент он, реально оценив силы противника, понял, что его армию может спасти только чудо. И тогда Костюшко принял решение умереть или выйти победителем из этого сражения, но шансов на благополучный исход было ничтожно мало.

«Матка Воска, спаси и сохрани. Помоги нам...» — помолился он про себя перед своей последней атакой, но ничего сверхъестественного не произошло. Свежая кавалерия, направленная Ферзеном в самую гущу боя, предрешила исход этого сражения.

Врезавшись в гущу русской пехоты на левом фланге, Костюшко находился в том состоянии, когда человек уже не может контролировать свои действия и тем более действия целой армии. Размахивая саблей направо и налево, он пытался пробить хоть какую-нибудь брешь в этой куче человеческих тел. Какой-то русский гренадер направил на Костюшко штык ружья, но грозное оружие русских солдат вонзилось в его лошадь. Смертельно раненный жеребец поднялся на дыбы и упал на бок, придавив собой всадника. Второй гренадер попытался воткнуть штык в тело главнокомандующего повстанческой армией, но находившийся рядом Томаш поспешил на помощь своему командиру. Он успел выстрелить в гренадера, и острый штык только ранил Костюшко в плечо. Этот поступок стоил Томашу жизни: налетевший на лошади казак рубанул его саблей, и свет навсегда исчез из глаз верного и преданного ординарца. Он замертво свалился рядом со своей лошадью на землю, раскинув широко руки, словно пытался изо всех сил удержаться на ней.

А вокруг Костюшко становилось всё меньше тех, кто мог его ещё спасти. Кругом шло кровопролитное сражение, и его уже не было видно среди лежащих мёртвых тел и ещё живых сражающихся между собой людей. Костюшко попытался вытащить ногу из-под лошади, но не смог. Тогда он выхватил из-за пояса один пистолет и успел его разрядить в какого-то русского солдата. Вытащив второй пистолет, Костюшко направил его на второго врага, но, мгновенно передумав, направил ствол пистолета себе в висок и нажал на спуск. Видимо Богу было угодно, чтобы Костюшко ещё пожил на этом свете, и пистолет дал осечку. Второй попытки застрелиться Костюшко уже не дали: молодой корнет ударил его палашом по голове, и он потерял на какое-то время сознание.

Генерал Давыдов объезжал на своей лошади поле боя, где ещё недавно солдаты двух армий дрались насмерть, выполняя каждый свой долг. Рядом с ним ехали его адъютант и пару казаков, готовых выполнить в любую минуту приказание своего командира. Вокруг лежали убитые и стонали раненые, санитарная команда проходила по полю, отыскивая ещё живых для оказания им помощи, здесь же среди раненых и убитых спокойно ходили лошади, потерявшие в бою своих всадников. В какой-то момент Давыдов обратил внимание на казака, склонившегося над неподвижным телом польского офицера. Казак держал его за руку и пытался стащить с пальца перстень. Давыдов направил свою лошадь в сторону этого казака, чтобы прекратить мародёрство. Подъехав поближе, он с удивлением узнал в лежащем на земле под тушей мёртвой лошади Костюшко. Давыдов быстро соскочил с лошади, оттолкнул казака и склонился над ним. Да, он не ошибся, это был Костюшко и ещё дышал. Позвав своих казаков, Давыдов приказал им перевязать раненого, соорудить носилки и вынести его с поля боя.

Давыдов ехал на лошади рядом с носилками, на которых лежал тот, к кому он относился с большим уважением. Казачий генерал никогда не считал Костюшко врагом, но, выполняя свой воинский долг, по воле судьбы он постоянно находился на другой, противостоящей Костюшко стороне. Давыдов ещё раз посмотрел на носилки и заметил, что раненый открыл глаза и попытался осмысленно оглядеться вокруг. По приказу командира казаки остановились и положили носилки на землю, а сам Давыдов наклонился к Костюшко.

— Я знаю, кто вы. Я могу чем-либо вам помочь? — спросил тихо Давыдов.

Костюшко открыл глаза и внимательно посмотрел на генерала. Через секунду его сухие губы разомкнулись, и Давыдов разобрал слова:

— Спасибо, но мне уже ничего не нужно.

Костюшко закрыл глаза и опять впал в беспамятство. И на этот раз надолго.

Давыдов сел на коня и сопровождал носилки до палатки, где армейские лекари оказывали помощь раненым солдатам. Поставив охрану возле Костюшко, Давыдов немедленно доложил Ферзену о том, что в палатке с ранеными лежит самый почётный пленник за всю его жизнь.

XXIV

рмия Суворова находилась в одном дне пути от Варшавы. Штаб русской армии и сам Суворов разместился в небольшом поместье, к которому постоянно подъезжали и отъезжали всадники. Здесь же во дворе поместья караульные солдаты грелись у костра, просушивая промокшую от мелкого дождя одежду.

Два гренадера, стоящих на посту у входа в штаб, сразу обратили внимание на верхового, который скакал прямо к зданию, не придерживая коня. Осадив резко лошадь возле самого крыльца, вестовой офицер, бросив поводья подошедшему солдату, бегом проскочил мимо бравых гренадеров и скрылся где-то в глубине здания.

Суворов пил горячий чай, когда в гостиную вошёл адъютант. По выражению его лица Суворов понял, что спокойно ему допить чай уже не дадут. Отставив стакан в сторону, главнокомандующий спросил:

— Ну что улыбаешься, как девица на выданье? Докладывай.

— Ваше сиятельство! Прибыл фельдъегерь от генерала Ферзена с хорошими новостями! — отрапортовал адъютант.