В ожидании начала атаки обе армии выстроились между рекой и опушкой леса. Русская конница всё-таки решила вступить в сражение первой. Опрокинув польскую кавалерию, казаки устремились на косиньеров, а за ними рванулась в атаку и пехота в 4000 штыков. Польские ополченцы не выдержали натиска ветеранов турецких войн и начали отступать тремя отрядами, но были прижаты к заболоченной реке Цне и практически все порублены.

А в это время корпус генерала Ферзена вместе с прусской армией стоял под Варшавой, осаждая столицу Польши. Во главе защитников столицы находился главный и единственный командир всех войск восстания Тадеуш Костюшко. Ещё до подхода основных сил русской армии он организовал работы по укреплению обороны города, в которых принимали участие тысячи горожан. В Праге, предместье Варшавы, были возведены два параллельных вала и вырыты два глубоких рва с ямами-ловушками, которые окружали весь город. На валу, подняв свои жерла, стояли более 100 пушек, а с флангов нападающих могли поражать ещё десятка три таких же орудий, нанося ощутимый урон.

Прошло две недели, а русские и прусские войска так и не решились штурмовать столицу Польши. Наступило какое-то затишье между противниками, которое должно было рано или поздно чем-то разрешиться: то ли массированным штурмом, то ли снятием осады. Третий вариант — сдачу города никто из руководителей восстания даже не рассматривал. Преимущество восставших в обороне было явное.

В штабе обороны Варшавы было как всегда многолюдно и шумно. Несмотря на то, что в помещении находился сам Костюшко, обстановка была вполне демократичная. Даже волонтёры, молодые шляхтичи, прибывшие из своих удалённых поместий на защиту Варшавы, позволяли себе негромко разговаривать между собой, обсуждая преимущество польской лёгкой кавалерии перед прусскими драгунами. Здесь же подполковник Берко, еврей по национальности, который сформировал для защиты Варшавы целый еврейский батальон, громко отчитывал за что-то своего подчинённого, рыжего потомка Аврама, Исаака и Иакова. При этом Берко ругался то на польском языке, то переходил сгоряча на язык своих далёких предков, который никто из присутствующих не понимал.

Костюшко усмехался, слушая, как ругаются два еврея, и одновременно пересматривал французские газеты, доставленные ему в Варшаву через Германию. Он делал на них какие-то пометки, когда ему на глаза попалось сообщение о казни Робеспьера в Париже.

— Робеспьер погиб! — громко сообщил Костюшко собравшимся, и на несколько секунд в комнате повисла тишина. Даже Берко, остановившись на полуслове, не посмел продолжать свою проповедь солдату. Неожиданно один из молодых шляхтичей-волонтёров, Станислав Булгарин, искренне веривший в величие этого палача своего народа, всхлипнул и, устыдившись эмоций, вышел из помещения. Костюшко с недоумением посмотрел ему вслед.

«Глупый мальчишка, — подумал он. — Если бы ты знал, сколько человек было казнено по воле этого француза, прежде чем он Сам лёг под нож гильотины? Не дай Бог нам таких революционеров в Польше! Не, хватило бы площадей для установки виселиц».

Костюшко с грустью вспомнил Якуба Ясинского, недавние события в Варшаве и Вильно. Однако вслух он не успел ничего сказать: в комнату в сильном волнении вбежал Фишер.

— Со стороны русского лагеря замечены парламентёры, — сообщил он, и все присутствующие одновременно посмотрели на главнокомандующего.

Костюшко воспринял новость спокойно. Он поправил портупею, надел головной убор и вышел вместе с генералом Вавржецким из штаба.

— Как ты думаешь, — обратился Костюшко к нему, когда они поднялись на вал и наблюдали, как пять всадников приближаются к пражским укреплениям, держа на казачьей пике белый флаг, — Ферзей решится на штурм?

— Не думаю. Нас гораздо больше, чем вся его армия, — уверенно ответил Вавржецкий.

Костюшко посмотрел на него, перевёл взгляд на парламентёров и вдруг приказал стоящему рядом Томашу:

— Коня мне. Надо уважить парламентёров.

Вавржецкий, недоумевая, посмотрел на Костюшко, но тот только отмахнулся и вскочил в седло.

— Со мной поедет Томаш и два улана. Я сам поговорю с ними, — коротко пояснил Костюшко, кто будет вести переговоры с противником.

Генерала Денисова главнокомандующий русской армией уполномочил предложить варшавянам сдаться без боя и кровопролития. Генерал понимал, что его миссия обречена на провал: армия Костюшко была многочисленна, а укрепления вокруг города с таким количеством орудий представляли собой реальную угрозу для нападавших. Взять штурмом столицу Польши, когда там находился сам Костюшко, представлялось Денисову практически невозможным. Но предложение капитуляции обычно являлось волей более сильного, а не наоборот.

Навстречу командиру казачьих полков из-за пражских укреплений выехали четыре всадника. Они, не торопясь, как будто находились на конной прогулке, подъезжали всё ближе и ближе к парламентёрам. Вдруг Денисов сначала с удивлением и недоумением, а позднее с восхищением в одном из польских парламентёров узнал Тадеуша Костюшко. Главнокомандующий восстанием также узнал Денисова. Они не раз встречались на светских балах в Варшаве, когда Костюшко ещё вёл жизнь простого помещика, и довольно доброжелательно общались друг с другом. Денисов при этом подробно расспрашивал бывшего американского генерала об организации воинской службы в армии Соединённых Штатов. С большим интересом он слушал рассказы Костюшко о партизанской войне, которую вёл Вашингтон в первые годы военных действий против английской армии, о преимуществах и недостатках британских войск.

Денисову нравился Костюшко своей открытостью и откровенностью. Он даже не скрывал перед русским офицером своих республиканских взглядов и пожеланий видеть свою родину не раздроблен ной, а единой и сильной «от моря до моря». Ещё в то мирное время Денисов удивлялся, что такой известный генерал американской армии со знания ми военного инженера до сих пор не востребован в польской армии. Удивлял русского генерала и тот факт, что Костюшко, в отличие от своих земляков офицеров, не предлагает свои услуги в армиях Австрии, Пруссии или той же Франции. А ведь там он мог бы занимать высшие командные посты. Вместе с удивлением у Денисова уже тогда появилось чувство восхищения этим неординарным человеком. Костюшко также с симпатией относился к русскому генералу, который заслужил свой генеральский чин в сражениях, а не просиживая в просторных кабинетах военного ведомства.

И вот сейчас они приближались друг к другу как противники, как враги, но каждый выполняя свой воинский долг и присягу.

Приблизившись на расстояние нескольких шагов, обе группы всадников остановились, и Костюшко первым обратился к русскому генералу:

— Я приветствую вас и готов выслушать ваши предложения.

Денисов отдал честь и официально и коротко, в ультимативной форме передал предложение генерала Ферзена:

— Командующий русской армией в целях избежания кровопролития предлагает вам сдаться и открыть ворота города, сохранив жизнь его защитникам.

Заметив, как усмехнулся на его слова Костюшко, генерал лихих донских казаков добавил от себя:

— Против вас выступили армии трёх монархов Европы. Неужели вы думаете, что сможете устоять со своими ополченцами против регулярных войск?

Костюшко дёрнул поводья, успокаивая своего коня, и подъехал ближе к Денисову. Он мог бы многое рассказать этому бравому генералу о любви к Родине, о защите интересов народа, о патриотизме и об истинных причинах этой войны. Но только не в создавшейся обстановке и не в таких условиях. Костюшко сказал ему только главное:

— Вы давали присягу своей императрице, я присягал своему народу и обещал добыть ему свободу и независимость или умереть. Как вы можете предлагать мне то, что сами, как честный офицер, никогда бы не сделали?

Денисов и сам понимал, что ультиматум русского командующего генерала Ферзена попал не по адресу. Слишком хорошо Денисов знал Костюшко, чтобы надеяться на то, что требования ультиматума будут приняты польской стороной.