«А ведь красивая женщина и, наверно, умна, — подумал он. — И как она достойно ведёт себя при таком муже. Правда, ходят слухи при дворе, что её тайно посещает один гвардейский офицер...»

Понятовский наморщил аристократичный лоб, вспоминая его фамилию, которую слышал недавно от одной из своих любовниц.

«Да, кажется, Сергей Салтыков[3]. Хотя вряд ли это может быть. Это было бы достаточно рискованно при её положении. Так быстро можно попасть в немилость к императрице, — продолжал размышлять Понятовский. — Достаточно было великой княгине просто ласково заговорить с кем-то из молодых офицеров или вельмож, как сразу же фрейлины разносят по всему российскому двору новости о новом любовнике Екатерины, наушничая государыне о каждом её шаге».

Так думал молодой дипломат, который уже привык к дворцовым интригам российского императорского двора, научился ничему при этом не удивляться и делать для себя определённые выводы, предполагая, какие выгодные для себя действия он может предпринять в дальнейшем.

Наблюдая за жизнью великой княгини Екатерины и её поведением в различных жизненных ситуациях, Станислав Понятовский заметил, как она умело располагала к себе не только приближённых к ней людей, но и иностранных монархов, дипломатов, учёных и военных. Будучи не очень любимой государыней, она избегала открытых конфликтов с Елизаветой, не обостряя тем самым с ней отношения. В то же время её супруг Пётр у всех на глазах терял свой авторитет год от года.

«А ведь Екатерина умна, очень умна. С ней надо бы поближе сойтись при возможности», — ещё раз про себя отметил Станислав Понятовский достоинства великой княгини. И в его голове стали рождаться варианты, при которых он бы мог стать если не доверенным лицом великой княгини, то хотя бы войти в круг её приближённых.

Прошло не так много времени, когда фрейлины императрицы Елизаветы в молодом и красивом дипломате нашли новый объект для обсуждения последних придворных новостей. Всё чаще Понятовский Станислав стал появляться в обществе, где присутствовала великая княгиня, всё чаще их стали видеть вместе при беседах, длительность которых не ограничивалась одним часом. А поговорить им было о чём: оба были молоды и хороши собой, оба родились вдали от российской земли и получили европейское образование. Сын краковского каштеляна, Станислав Понятовский настолько сумел расположить к себе за это время будущую российскую императрицу, что благодаря её хлопотам Бестужев[4] выпросил для него у польского короля Августа III по дипломатическим каналам место саксонского посла при петербургском дворе и орден Белого Орла.

Однажды, когда они прогуливались вдвоём по многочисленным аллеям придворного сада, беседа великой княгини и будущего польского короля стала настолько доверительной, что Екатерина, вплотную подойдя к Станиславу Понятовскому, посмотрела ему внимательно в глаза таким пронизывающим взглядом, что он сразу понял: предстоит очень серьёзный разговор.

— Как вы относитесь ко мне? — спросила Екатерина, положа ему на грудь свою горячую ладонь.

Станислав не нашёлся сразу, что ответить: её жест и открытый прямой вопрос смутили даже его.

— А что вы хотели бы от меня услышать? — вопросом на вопрос ответил он после небольшой паузы.

Екатерина отняла ладонь от его груди и уточнила:

— Кого бы вы хотели видеть во мне: великую княгиню и жену великого князя Петра или российскую императрицу?

Станислав опешил. Такого поворота в их беседе он даже не мог предположить.

«Надо ей что-то ответить, чтобы она не заметила моё смущение», — подумал он.

Оглянувшись вокруг себя (не видно ли где поблизости слишком любознательных наблюдателей), Понятовский сделал умное лицо и загадочно проговорил:

— Я всегда буду с вами, даже если я буду далеко от России.

— И всё-таки... — Екатерина настаивала на конкретном ответе. Она уже понимала, что зашла в разговоре с Понятовским слишком далеко. Однако ей нужно было уточнить для себя в этот момент, что собой представляет этот аристократ. Она чётко хотела определить, чьи интересы он будет защищать, если возникнет ситуация, когда ей понадобится помощь не только от военных и приближённых к ней лиц. Поддержка политиков и дипломатов иностранных королевских дворов при дворцовых переворотах могла сыграть если не главную, то весьма существенную роль.

— Я всегда буду на вашей стороне. И чем выше будет моё положение в обществе и влияние, тем большую поддержку я смогу оказать вам при любой ситуации и в любое время, как только это вам будет нужно, — большего из себя молодой посол выдавить не смог. В то же время своей речью, придуманной им в промежутке между вопросами великой княгини, Станислав Понятовский остался доволен. Ответ прозвучал достаточно обнадёживающим и при этом ни к чему конкретному его не обязывающим.

Его спутница в свою очередь осталась довольна услышанным ответом. Она улыбнулась ему и тихо проговорила приятным голосом, приблизив красивое лицо к его груди:

— Благодарю вас. Я надеялась, что услышу от вас что-то подобное. Знайте же, что я тоже сделаю для вас всё, что смогу... в зависимости от того, — Екатерина наклонилась ещё ближе к Понятовскому, посмотрела пронзительным взглядом ему в глаза и почти шёпотом произнесла последнюю фразу, — какое положение при российском дворе буду в дальнейшем занимать.

Прошептав эти слова Станиславу Понятовскому, она игриво слегка ударила его веером по груди и, круто развернувшись, пошла в сторону дворца. Её же собеседник, задумавшись на секунду, поспешил за ней, на ходу размышляя о только что услышанном от этой удивительной женщины...

Через несколько дней гастролирующая труппа итальянских актёров прибыла ко двору императрицы Елизаветы Петровны. Их выступление она приурочила к годовщине рождения младенца Павла, а после выступления итальянских лицедеев Елизавета приказала всем готовиться к очередному балу, которые она так любила проводить. К балу-маскараду готовился весь царский двор, а придворные сады были открыты для широкой публики, кроме матросов, ливрейных господских лакеев и «подлого народа». Во дворец на данное торжество, по обыкновению, были приглашены дипломаты от европейских дворов, среди которых был и Станислав Понятовский.

Долгие пешие прогулки и уединённые беседы великой княгини и молодого красивого саксонского посла не остались без внимания дворцовых сплетников. И сейчас, во время представления итальянских актёров, взоры наиболее любопытных и внимательных придворных были обращены в сторону объекта последних дворцовых пересудов.

Станислав Понятовский стоял недалеко от кресла, на котором сидела великая княгиня Екатерина Алексеевна, бывшая принцесса Софья Фредерика Августа и будущая императрица государства Российского. Она сидела в нарядном, но простом белом платье. Ленты и один цветок составляли все её украшения. В то время, когда гардероб императрицы Елизаветы Петровны составлял около пятнадцати тысяч платьев, такой скромный наряд не мог не обратить на себя внимание. Ещё в начале торжества императрица Елизавета обратилась к Екатерине и нашла, что такой наряд ей идёт. Но как можно, чтобы на лице Екатерины не было ни одной мушки?! Елизавета достала из своей коробки с мушками одну и лично сама налепила её на лицо молодой женщины.

Сидя на балу и наблюдая за представлением в этом скромном наряде с мушкой на лице, великая княгиня Екатерина чему-то улыбалась, хотя с ней никто не разговаривал, а актёры играли совсем не комедийную сцену. Более внимательные придворные, присутствующие на спектакле, также заметили направление её взгляда и выражение лица. Им уже было известно, что Екатерину и Понятовского связывали тесные отношения, не ограниченные придворным этикетом. Понятовский стал героем новых дворцовых сплетен как очередной фаворит великой княгини. Поэтому следившие в этот момент за ней могли заметить, что Екатерина улыбается не просто из чувства такта, искусно изображая хорошее настроение, чтобы угодить императрице Елизавета. Она улыбалась и была радостной искренне и от души. И улыбка эта адресовывалась Станиславу Понятовскому, который в этот момент смотрел на неё и тоже улыбался ей в ответ. И только им, этим двум молодым и полным жизненной энергии людям, был понятен этот бессловесный разговор, а остальные могли только догадываться о его содержании и смысле.