И это — колыбель человечества? Даже в засеянной трансгенными растениями Арке, жизни побольше!

— Знаешь, недавно он мне рассказывал, что я уже взрослый, равный ему.

— Равный? — Мэйби хохочет. — Для отца, ты всегда только сын!

После приземления, нас сутки держали запертыми в каюте, в то время как военные разгружали корабль и развёртывали оборудование.

«Ни к чему тебе путаться под ногами!»

Оборачиваюсь, чтобы ещё раз взглянуть на полусферу жилого купола, выращенную прямо на территории Станции, возле другой полусферы — оголовка шахты, ведущей к нейросети Маяка.

— И что мы теперь будем делать, без реверс-процессора? Разгуливать по степи, любуясь колючками? Разве он не понимает, что в одиночку ему Маяк не взломать?

— В одиночку? — Мэйби снова хохочет. Умолкнув, таращится вдаль, лаская котёнка.

— Что я смешного сказал?

Она пристально смотрит в глаза, как учитель на глупого школьника.

— Кирилл, Маяк никому не взломать! Это выглядит, как попытки лабораторных мышей манипулировать человеком.

— По-твоему, мы — мыши?

— Нет. Пропасть между человеческим мозгом и нейросетью Маяка значительно больше… Это факт, Кирилл. Он не изменится от твоего к нему отношения. Потому, его стоит просто принять.

— Откуда тебе это знать?!

— Это очевидно. Но эмоции мешают вам с отцом это понять.

Я замолкаю. Что тут скажешь? Здесь, наедине с пустотой океана, небес и степи, осознаёшь, насколько ты мал.

— Значит, конец?

— Не обязательно. Понимаешь, не всегда нужно что-либо делать. Иногда, нужно только лишь ждать.

— Ждать? Чего?

— Не имею понятия. Но чувствую, что больше от нас ничего не зависит. Если, конечно, когда-то зависело. Всё уже хорошо. Мы там, где нам и положено быть. Теперь, нужно ждать.

— Думаю, знаешь ты больше, чем говоришь, — цежу я сквозь зубы.

— Не больше, чем ты. Только чувствую.

В окружившей меня со всех сторон пустоте, даже не получается разозлиться…

«Не говори, что я уйду завтра —

Даже сегодня я все ещё прихожу.

Посмотри: каждую секунду я прихожу,

Чтобы стать почкой на весенней ветке,

Чтобы стать маленьким птенцом с только что оперившимися крыльями

И учиться петь в моем новом гнезде,

Чтобы стать гусеницей в центре цветка,

Чтобы стать изумрудом, спрятанным среди камней.

Я прихожу чтобы смеяться и плакать,

Чтобы страдать и надеяться.

Ритм моего сердца — это рождение и смерть

Всего живого»

Тхить Нять Хань

Тучи вновь разогнало. Кир вглядывался в прозрачное небо…

«Странные дни отражаются в диковинных сновидениях. Я умираю наяву, умираю во сне. Или, это всё-таки прошлое, которое отражается в настоящем? Сны или явь — между ними нет разницы. И там, и тут, всё просто случается. А я ничего не могу с этим сделать, не могу ни на что повлиять… Сновидения даже реальнее! В них куда больше смысла!»

— Знаешь что, Эйприл… А ведь во сне, когда я взглянул на обрыв с южной арки, там не было дома смотрителя…

— Зачем на Станции нужен смотритель? Это Маяк присматривает за человечеством, не наоборот!

— Значит, я такой же, как ты?

— Кто ты, мне неизвестно. На этот вопрос каждый должен ответить сам.

Безвкусный салат, да безвкусные разговоры…

— Как думаешь, куда Маяк ведёт человечество?

— Да никуда! Он лишь контролирует… Возьми, например, человеческий мозг. Чем в нём заняты новые зоны? Обслуживанием старых — тех, что уже доказали свою эффективность. Решить, как достичь результата — вот задача рассудка. Ради удовлетворения глобального, сильного желания, он может подавить сиюминутное, слабое. Но мотивирует только инстинкт! Так и Маяк, хоть устроен сложнее людей, хотеть ничего не умеет.

— Значит, людям самим нужно выбрать свой путь?

— Не думаю, что они на это способны…

Эйприл следовала за Кириллом, как тень, и постепенно она поняла, что любовь — это вовсе не стремление быть рядом, отражая в себе другого. Это не страсть обладать кем-то, как вещью, жадно высасывая из другого частицы и заполняя свою душевную пустоту.

Любовь — совершенно иное.

Привычный мир — мир, который она знала, взорвался, исчез, а на его месте появилась другая реальность, в центре которой была вовсе не Эйприл. Девчонка-снежинка стала лишь вещью, одним из миллионов фальшивых бездушных предметов, окружавших Кирилла — единственного живого и настоящего.

Вдруг оказалось, что люди делятся на две очень неравные части: на тех, кто думает о завтрашнем дне, деньгах и работе, лайкает в Сети лица и задницы, рожает и воспитывает детей, кушает сладкую куршуму, персики и райнель, запивая всё это «Квайфом» — и на тех, кто любит. Ведь никакие дела несовместимы с любовью.

Сколько же у людей желаний! Но, когда любишь, остаётся только одно.

Стало понятно, что раньше, все эти бесконечные дни, она не жила, ей только так казалось.

Так вот о чём все эти книги, песни, стихи! Большинство этого и не узнает, принимая свои влюблённости за любовь и недоумённо покручивая пальцами у виска, читая сонеты.

А ведь не останови её Кир тогда, в самом начале, уйди она с Маяка — ничего бы и не было.

От этой мысли становилось не по себе.

Хотелось лишь одного — отдать жизнь за Кирилла, умереть вместо него.

Да, они не могут быть вместе. Даже будь он способен на настоящие чувства, это попросту невозможно — они ведь, по сути, антагонисты. И хотя отсутствие всякого будущего, вонзалось в сердце острым ножом (царапало льдинкой сердце?), Эйприл ни за что — ни за что на свете, не хотела бы повернуть время вспять.

Если узнал любовь, если стал одним из немногих избранных, посвящённых в главную тайну — не захочешь её забыть, стать одним из пошлых бесчувственных манекенов.

Но по своей сути, по самой глубинной природе, Эйприл была не цельной. Приходилось всё время заимствовать кусочки Кирилла. В этом и заключалась трагедия: она хотела лишь только давать, но вынуждена была забирать.

И было ещё одно.

Понимание, что это ещё не конец, а только начало. Ведь чувство к мальчишке показало ей правду, уравняло её с окружением, указав на её настоящее место — рядом с травой, деревьями и облаками, и она полюбила их ещё больше. Эйприл поняла, что любовь не имеет границ, она их стирает, ширясь, заполняя собой всё вокруг. И можно взять, да и стать этой безличностной безграничной любовью. Это вовсе не сложно, требуется только одно — захотеть.

А как не захотеть, если уже ощутил этот сладостный вкус растворения!

Мы сидим на скамейке рядом с бетонной полусферой, возле входа на территорию Станции. Отец называет её просто: «Шлюз», ведь внутри — интерфейсы для подключения к нейросети Маяка.

Мои пальцы порхают над клавиатурой ноутбука — от нечего делать, пробую оптимизировать код. Ветер срывает с ветвей угловатые кленовые листья, и в воздухе кружит осенняя жёлто-оранжевая метель.

Пинаю один из кабелей, змеёй тянущихся от жилого купола к Шлюзу.

— Зачем это всё?! Нельзя было развернуть купол за ограждением? Он считает, на Станции мало антенн?

Последние пару недель, я ни разу не видел отца: он не выходит из своего помещения.

До наших ушей доносится звон и ругательства.

— Что он творит?

Мэйби лишь пожимает плечами. Похоже, ей давно на всё наплевать.

Я поднимаюсь с пластиковой скамейки.

— Пойду посмотрю. Ты со мной?

— Нет. Иди сам, — Мэйби плотнее укутывает полами моей фиолетовой куртки спрятанный за пазухой пушистый комочек.

Мне пришлось поделится с девчонкой одеждой, тёплые вещи она не взяла. Кто знал, что всё так затянется?