Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Кто лучше Дельвига мог бы помочь составить Собрание? Подражать Жуковскому, издавшему в прошлом, 1824 году стихи в трёх томах? Сохранять, как он, жанровое деление, идущее из XVIII века? А может, смело вносить изменения или нужна осторожность?..

   — Но что значит послания, — рассуждал Пушкин. — Одно дело — классические послания, другое — Лирические, интимные, в стиле Вольтера и Грессе[182]. И уж вовсе отличны послания в новейшем романтическом духе. Также и элегии — составляют ли они нечто единое?

Он хотел сплести понятие жанра с содержанием, с настроением и даже в каждом разделе показать поэтическое развитие, этапы творчества... Трудный вопрос, решили передать его на суд многоопытного Жуковского. Всё же Пушкин полагал чрезвычайно расширить отдел «Разные стихотворения» и поместить в него и часть посланий, и несколько элегий, и несколько просто лирических пьес.

   — Но каждую пьесу, — взволнованно рассуждал Пушкин, — я бы желал видеть на отдельном листочке — именно как у Жуковского, — но без этих условных пёстрых значков, линий и чёрточек. И наконец, эпиграммы. У меня их десятки. Значит, многовато. Тем более, как сказал Шамфор, «Tous ceux contre lesquels j’en ai fait sont encore en vie»[183].

Дельвиг слушал, соглашался, но сделался как-то особенно рассеян.

   — Что с тобой, Тося?

Дельвиг мялся, смущался, протирал стёкла очков, потом, вздохнув, признался:

   — Ведь я женюсь, Француз. Уж так получилось. Сам не знаю, а сделал предложение... — Казалось, он и сам был удивлён.

Пушкин всплеснул рутами:

   — На ком же? Барон! Тося!

   — Видишь ли, так получилось... На дочери сенатора Михаила Александровича Салтыкова[184].

Пушкин опять всплеснул руками:

   — Так ведь это тот самый Салтыков, который был почётным членом «Арзамаса», нашим почётным гусем! Значит, ты умница: выбрал из нашего лагеря. Как же её зовут?

   — Софья[185]... — Дельвиг стыдливо прятал глаза.

   — Софья! Как у Грибоедова в «Горе». Хороший ли это признак? Но дай я тебя поцелую. Как же ты будешь хорош под венцом, милый Дельвиг! Жаль, я не буду твои шафером!

   — Знаешь, я хоть и рад, но предвижу большие хлопоты...

   — Дай обниму тебя, Тося!..

   — Эти жениховские хлопоты очень мешают заниматься «Северными цветами»... Я посеял эти цветы и хочу, чтобы oral росли и благоухали.

   — Но как же ты решился? — спросил Пушкин с тихой, нежной улыбкой. Вопрос был не простой, вопрос был и о самом себе.

И Дельвиг постиг тайный смысл.

   — Общая судьба, Француз. Видишь ли, ты уехал, к Баратынскому я лишь изредка наезжал в Финляндию, иногда и он приезжал в Петербург. Плетнёв — занятой человек. Подружился я было с поэтом Коншиным[186] — так ведь он дилетант. Ну и... скучно, знаешь... А тут... тут... — Он взглянул на Пушкина беспомощными глазами. — Знаешь, что мне сказала невеста? Что считает меня очаровательным мальчиком в очках. А я ей читаю стихи!

   — Дай я поцелую тебя, Тося... Но... тебе не страшно? — Ах, что им готовит судьба!

Дельвиг пожал плечами. Неужто им не дозволено то, что дозволено всем?

Откровенность вела к откровенности.

   — Жанно не скрыл, наконец, тайное общество. И кажется, готовятся.

Но Дельвиг опять лишь пожал плечами.

   — Не наше это дело, Француз. Революции, контрреволюции, деспотизм, тираны — не наше это дело.

   — Мне обидно: братья, друзья — а меня отстранили. Хотя мой образ мыслей вполне изменился...

   — Не наше это дело, — повторил Дельвиг. — У нас своё предназначение. Или ты хочешь удела Андрея Шенье?

   — Нет! — воскликнул Пушкин. Сгореть в пламени революции, как юный французский поэт, не свершив великое, не осуществив зрелое, не оправдав заветное... — Нет!

...Как летят дни! Вот уже и промелькнуло полмесяца, вот уже стоит у крыльца запряжённая коляска.

Жительницы Тригорского в это утро спозаранок приехали в Михайловское проводить полюбившегося им поэта.

Весна наступала необоримо. Скромная Сороть разлилась, затопив противоположный пологий берег, и в бурном её течении трещал и звенел лёд. Стремительно, будто обезумев, носились грачи. Пели жаворонки.

Дельвиг в шинели с капюшоном и в шляпе, сутулясь, сидел в коляске. Пушкин прямо в руки сунул ему пакет: переписанную набело вторую главу «Евгения Онегина» и тетрадь для Собрания стихотворений.

   — Барон! Дельвиг! — Зизи крутилась возле коляски. Она не на шутку успела влюбиться. — Пожалуйста, вот, ещё одно... — Она раскрыла альбом.

   — Прощайте, красавицы Гор, — равнодушно сказал Дельвиг.

   — Передай Льву, — наставлял его Пушкин, — мне нужны «Записки Фуше», «Cours de litterature dramatique» Шлегеля, «Don Juan», шестая песнь, издана Гонтом в тысяча восемьсот двадцать третьем, вместе с седьмой и восьмой, Вальтер Скотт во французском переводе — я писал ему, и не один раз!

   — Хорошо, — сказал Дельвиг. — Я передам Льву.

   — Барон, — просила Зизи, — вот мой альбом, вот карандаш.

Громко прокричал петух.

   — Это к добру? — спросил Дельвиг.

   — Что? — не поняла Зизи.

   — Арина Родионовна, родная, петух — к добру?

   — Поезжай, милый. Небось!..

   — Передай Льву, — наставлял Пушкин, — чтобы не выходил в отставку, потому что припишут вредному моему влиянию... Вообще он мне пакостит: идут списки стихов — кто же станет их покупать?

   — Я зайду к твоим, — сказал Дельвиг. — Но, знаешь, мне неприятна затянувшаяся ваша ссора. Твой отец убит этой ссорой и клялся мне, что, напротив, хотел облегчить тебе судьбу... Твоя мать скорбит...

Пушкин нахмурился. Душевная рана всё ещё кровоточила.

   — Трогать, что ли? — спросил Пётр, сидевший на козлах. — Не успеем, барин, до Пскова засветло.

   — Я зайду к твоим, — повторил Дельвиг.

   — Ах, барон, если бы ты знал, какой трудный, тяжкий путь я прошёл. Ныне я совсем не тот, что был когда-то.

   — Подушечку-то подложи, ясный мой, — сказала Арина Родионовна.

   — Почему ты редко мне пишешь, барон? — чуть не плача спросил Пушкин.

   — Почему? — глубокомысленно ответил Дельвиг. — Потому, Француз, что я не люблю писать письма — ты понял?

   — Я понял, — уныло сказал Пушкин. Опять он оставался один.

Пётр ударил кнутом по лошадиному крупу. Прощальные крики, слёзы, платочки. Коляска покатила к открытым воротам.

XXVI

Прогулка в первой половине мая 1825 года.

Жизнь возрождалась, порхала, пела, цвела, а в нём — и это случалось нередко — сгустилось ощущение ранней смерти. Всё может быть, каждому свой удел. Вот недавно по соседству неожиданно умер помещик — и не старый, и семейный, и не на дуэли, и не упав во время псовой охоты с лошади, а внезапно, в мягкой и тёплой постели.

Вороны перелетали с ветки на ветку, скворцы строили гнезда, самцы звали самок, лес звенел птичьими голосами, а с озёр доносились протяжные крики диких уток. Он сорвал свежий, жгуче-зелёный листик — в нервном трепете его пальцев остро запахла клейкая масса...

Но постепенно на душу снизошло успокоение. Каким он — не так уж давно — приехал в Михайловское? Даже трудно было поверить в озлобленность, скепсис, недоверие ко всем и недовольство собой, которые тогда им владели. И вот — поэтический труд возродил его. Уединение оказалось плодотворным. Нет, жизнь ещё не окончена...

Ах, Боже мой! Он огляделся. Вороны в развилках деревьев искали места для тяжёлых своих гнёзд, а лёгкие, вёрткие грачи, пеночки, щеглы будто знать не хотели тягот. Барабанили дятлы. Лес ещё был прозрачен, но уже усыпан юной, жадной прозеленью. Да, верная вековым нерушимым законам, природа жила своей независимой жизнью — прекрасной и безразличной к мученьям, сомненьям и горестям человека.

вернуться

182

Грессе Жан-Батист-Луи (1709—1777) — французский поэт.

вернуться

183

«Все те, на кого я их написал, ещё живы» (фр.).

вернуться

184

Салтыков Михаил Александрович (1767—1851) — попечитель Казанского учебного округа и Казанского университета, сенатор московского департамента Сената с 1828 г.

вернуться

185

Софья — Салтыкова Софья Михайловна (1806—1888) — жена А. А. Дельвига с 1825 г.

вернуться

186

Коншин Николай Михайлович (1793—1859) — участник Отечественной войны 1812 г., поэт, переводчик, царскосельский знакомый Пушкина.

52
{"b":"596336","o":1}