Поберегите свой гений. Да я ни чёрточки не заимствовал из «Бориса Годунова» — Бог вам свидетель.

Рослый, с объёмистым животом, с массивной головой и короткой шеей, с отвисшей нижней губой, коротко остриженный, Булгарин семенил рядом с Пушкиным. Он смотрел на поэта то будто беспомощно, то выжидательно. Голос его хрипло, натужно гудел.

— Александр Сергеевич, — продолжал он. — Бог видит душу мою, знает, как ценю я ваш гений. Но у меня, как и у вас, враги. Сократ[410] направлял буйное афинское юношество на путь добродетели, но враги обвинили его в развращении нравов. Что делать в подобных случаях?..

Пушкин молча кивал головой. Вступать в устный спор с Булгариным он считал ниже своего достоинства и удалился, так и не промолвив ни слова.

Он не знал, что Булгарин уже принял решение: в Пушкине следовало видеть влиятельного, сильного и непримиримого врага. «Литературная газета», о которой Фаддей Венедиктович уже знал, могла составить конкуренцию «Северной пчеле». Никоим образом этого не следовало допустить!

Бросив все свои труды, журналистские и газетные дела, он устремился в Москву. Он сделал выбор, теперь предстояло добиться согласия. Впрочем, он не сомневался в благоприятном ответе. И снова тряская дорога, трактиры, станции, ночёвки, смены лошадей, баранки в Валдае, форели в Яжелбицах, Пожарские котлеты в Торжке, макароны и яичницы в Твери. В Москву, в Москву, где навсегда решится его судьба!

«Полицеймейстер 1-го отделения обер-полицеймейстеру г. Москвы Шульгину 2-му.

Рапорт от 15 марта 1830 г.

...Частный пристав донёс мне, что чиновник 10-го класса Александр Сергеевич Пушкин 13-го числа сего месяца прибыл из С.-Петербурга и остановился в доме Черкова в гостинице Коппа[411], за коим... учреждён секретный полицейский надзор. Я о том честь имею сим донести».

«Московский обер-полицеймейстер Шульгин 2-й военному генерал-губернатору г. Москвы от 17 марта 1830 г.

Вашему сиятельству честь имею донести, что чиновник 10-го класса Александр Сергеевич Пушкин 13-го сего месяца, прибыв сюда из С.-Петербурга, остановился Тверской части в доме г-на Черткова в гостинице Коппа, за коим... секретный надзор учреждён».

...После обеда Наталья Ивановна, Пушкин и две старушки компаньонки сидели за карточным столом. Дочери, расположившись рядышком на диване, молча занимались вышиванием.

Вдруг Пушкин бросил карты и резко поднялся из-за стола. Наталья Ивановна была очень неглупа, она пристально взглянула на него снизу вверх, тоже бросила карты и откинулась к спинке кресла.

   — Мне нужно самым решительным образом поговорить с вами, милостивая государыня... — сказал Пушкин.

Лицо у Натальи Ивановны было одутловатое, с мешками под глазами — очевидные признаки неумеренного употребления крепких вин, — и всё же проглядывали черты прежней красоты.

   — A l’heure qu’il est?[412] — спросила она своим низким голосом, поджала губы и нахмурилась.

   — Qui, madame[413].

   — Азя, Катя, выйдите, — жёстко распорядилась Наталья Ивановна. — И вы, — обратилась она к старушкам компаньонкам. — А ты останься, — сказала она Натали.

И та замерла посередине комнаты.

Он взглянул на неё и вдруг увидел, что она ещё прекраснее, чем он представлял, видел, допускал. Дремавшее, таившееся в ней пробудилось... Вскинув ресницы, она робко смотрела на него.

   — Сударыня, — начал Пушкин, — в последнее время вы милостивее ко мне, чем прежде... Вы не представляете, до какой степени всякая ваша милость наполняет меня надеждой... Но я не могу только надеяться. Мне нужно знать. Я самым решительным образом повторяю твёрдое своё намерение: я говорю о вашей дочери...

Хотя он и не смотрел на Натали, он с какой-то осязаемой ясностью ощутил, как бьётся её сердце, как румянец стыда и волнения заливает её лицо и растекается по шее и плечам.

Низкий голос Натальи Ивановны загудел в его ушах, как набат.

   — Но я говорила: материальные ваши дела... молодость Таши...

   — Но ждать больше невозможно! — живо воскликнул Пушкин.

Обычная энергия вернулась к нему.

   — Если вы считаете меня достойным, о, вы сделаете меня счастливейшим... Ни денежные, ни какие иные вещественные расчёты не пугают меня. Я придаю этому мало значения. До сих пор мне хватало моего состояния. Я вполне уверен, что его достанет и после моей женитьбы. Милостивая государыня! — Он прижал руки к груди и вскинул курчавую голову, как бы давая обет. — Единственной моей заботой будет счастье жены. Я не потерплю ни за что на свете, чтобы жена моя испытывала лишения, не бывала там, где призвана блистать... — Он смотрел на Наталью Ивановну, но заметил, что Натали опустила голову. — Madame, меня тревожит иное... — Это он проговорил почти шёпотом.

Наталья Ивановна опять взглянула на него снизу вверх и скомандовала:

   — Натали, выйди из комнаты.

В повисшем молчании Пушкин услышал шелест платья. Но дверь не поддавалась, и Натали в каком-то истерическом исступлении навалилась на неё всем телом: за дверью стояли Азя и Катрин...

   — Я должен поделиться с вами моими тревогами, Наталья Ивановна, — взволнованно сказал Пушкин. — Я люблю вашу дочь безумно, всем сердцем, но даже самое сильное чувство не может заглушить тревоги разума. Я понимаю, что только привычка и длительная близость могли бы помочь мне заслужить расположение вашей дочери. Я предвижу: она будет окружена восхищением, поклонниками — какую роль буду играть я? Не возникнут ли у неё сожаления? Не будет ли она тогда смотреть на меня как на помеху для более счастливого союза?

   — Вы не знаете Ташу, — прервала его Наталья Ивановна. — У неё покорная душа...

   — Я готов пожертвовать всем! — воскликнул Пушкин. — Всеми своими вкусами и привычками. Но... не будет ли она сожалеть... Madame, я вас умоляю...

Лицо Натальи Ивановны дрогнуло, и вдруг она по-бабьи заплакала, поднеся к глазам руку. Пушкин упал на колени.

   — Иди, иди... — Она как бы отталкивала его другой рукой. — Я поговорю с мужем. Мы посоветуемся. Мы ответим тебе...

Он поднялся, чтобы отвесить поклон, но она успокоилась.

   — Вот вы не служите. Почему, почему?

   — Видите ли...

   — Вот я и вижу, что не всё в порядке. Ведь когда-то вы служили. И что это вы остались при первом чине десятого класса?

   — Действительно, моё служебное положение осложнено. Я вышел из лицея в семнадцатом году, служил, но не получил двух танов, какие следовали мне по праву: начальники просто не представляли меня, а сам я не заботился.

   — Это непростительно. Но вы вообще не служите...

   — Я занят литературными трудами, сударыня. Мне было бы тягостно сейчас поступить на службу. Но литературные занятия дают мне достаточный доход.

   — Но докажите, что вы не на дурном счету у императора, иначе мне страшно отдать за вас дочь. Докажите!

   — Хорошо, сударыня. Я на всё согласен. Уверен в добром слове правительства и его величества.

Он поклонился и вышел.

В начале мая, в светлый праздник весны состоялась помолвка. Билеты были отпечатаны и заранее разосланы всем родственникам и знакомым. Приходский священник и чиновник московского генерал-губернатора прибыли заранее.

В двенадцать часов дня началось торжество.

Пушкин стал рядом с Натали. Ах Боже, как прекрасна была она!

На нём был тёмный фрак с длинными фалдами.

   — Натали! — скомандовала Наталья Ивановна.

Девушка робко подала Пушкину руку. Она была холодной, но Пушкин ощутил мягкость и нежность кожи.