«На коленях, проливая слёзы благодарности, должен был бы я писать Вам теперь, после того как граф Толстой передал мне Ваш ответ: этот ответ — не отказ, Вы позволяете мне надеяться. Не обвиняйте меня в неблагодарности, если я всё ещё ропщу, если к чувству счастья примешиваются ещё печаль и горечь: мне понятна осторожность и нежная заботливость матери! Но извините нетерпение сердца больного, которому недоступно счастье. Я сейчас уезжаю и в глубине своей души увожу образ небесного существа, обязанного Вам жизнью. Если у Вас есть для меня какие-либо приказания, благоволите обратиться к графу Толстому, он передаст их мне.
Удостойте, милостивая государыня, принять дань моего глубокого уважения.
Пушкин.
1 мая 1829 г.».
— Передашь это, — сказал он Толстому-Американцу, даже не запечатывая письма. — Слышишь?
Американец пожал плечами.
...Наталья Ивановна, прочитав письмо, рассердилась не на шутку.
— Кого привёл ты в мой дом, Фёдор? — воскликнула она с упрёком. — Сказано: надейся! А он ускакал.
Толстой-Американец стоял с бесстрастным выражением лица.
Натали, при которой происходил разговор, широко раскрыла глаза. Этот знаменитый человек, внезапно вторгнувшийся в её жизнь, — что сулит он ей? Мысленный взор рисовал курчавую голову и обросшее баками лицо уже немолодого для неё мужчины. Этот его внезапный отъезд — что он означает? Неожиданный отъезд показался ей романтичным, сердце её встревоженно билось.
LVI
Она увидела его вновь лишь через пять месяцев — в конце сентября.
Поспешно вошедшая горничная оторвала её от французского романа.
— Приехали-с. Они-с! Александр Сергеевич Пушкин, — полушёпотом сказала Настя и не удивилась, увидев, что краска постепенно заливает лицо её барышни. — И вас непременно желают тотчас видеть... Как в сенях галоши сбросили, как в гостиную влетели... Ожидают.
— Но как же... — взволнованно произнесла Натали. — Выйти без маменькиного разрешения?
— Никак нельзя, — тотчас сообразила Настя. — Так и доложу.
Через минуту она вбежала снова. Теперь уже с чувством жалости наблюдала она, как её барышня бледнеет.
— К самой Наталье Ивановне пожаловали... — Имя барыни и у неё самой вызвало выражение страха на лице.
— Ты... что... послушай... — попросила Натали.
Настя то вбегала, то выбегала.
— Не желают принимать... Отказали... Нет, приняли, но с постели, с высоких подушек встать не изволили... Недовольны-с... Бранят: почему, дескать, в такой ранний час и зачем, дескать, вообще уехали!..
— Да, в самом деле зачем? — Но ей и внезапный отъезд, и неожиданный приезд всё же казались весьма романтическими.
И вот Настя передала приказание:
— Вам и всем другим барышням тотчас в гостиную...
Она увидела человека, явно уставшего после долгой дороги, даже не успевшего приодеться. Значит, он торопился к ней?
Его шевелюра и баки за пять месяцев отросли.
Он заметно вздрогнул, увидев её. Неужто он забыл, какая она? Он смотрел неотрывно — это смущало, это было не совсем прилично.
— Прошу к столу, к чаю, — скомандовала Наталья Ивановна.
И три дочери, безмолвно повинуясь матери, сели за чайный круглый стол.
— Хорошо ли попутешествовали? — спросила хозяйка, кажется, не без колкого сарказма.
Но он упорно смотрел на застенчивую, чудесную красавицу. Он хотел, но не мог забыть её.
Он принялся рассказывать о всякой всячине во время длительного путешествия в Арзерум, о войне, о Кавказе, о диких народах и опасностях горных дорог.
— Несчастный Грибоедов зарезан, — сказала Наталья Ивановна. — Я хорошо знаю его мать — она безутешна.
Да, по дороге он встретил грубую арбу, на которой запросто везли тело необыкновенного человека. Предчувствия Грибоедова были, увы, не напрасны!
— И вы могли бы погибнуть, — робко сказала Натали.
С ней конечно же нужно было говорить не серьёзно, а шутливо-ребячески.
— Могут ли погибнуть двое Александров Сергеевичей! Подумайте!
И она в самом деле подумала, а потом поняла, что он шутит, и, несколько откинув голову и подняв на него глаза, тихо засмеялась.
— Ну расскажите нам... Тифлис... Кавказские воды... Cela nous intriguere beancoup[406]. Расскажите! — просили бойкие старшие сёстры.
И опять, чтобы посмешить её, он рассказал, что во время атаки его, в цивильной одежде, на коне, солдаты приняли за полкового священника.
Катрин и Азя засмеялись. Потом улыбнулась Натали.
— Mais taisez vous, miserable![407] Смех за столом неприличен! — прикрикнула Наталья Ивановна.
Тут же установилась тишина.
Нет, Наталья Ивановна не сменила гнев на милость, и, повинуясь ей, покорные дочери тоже сделались молчаливыми и сухими в обращении.
Он откланялся.
Что ж, на следующий день он отправился навестить хорошо знакомый ему дом Ушаковых на Средней Пресне. Вот где встретили его искренне и радостно, вот где был он по-прежнему желанен, ожидаем и даже любим.
Хитрец, Екатерине Ушаковой он преподнёс то самое стихотворение, которое начал было писать для Анны Олениной:
Вы избалованы природой;
Она пристрастна к вам была,
И наша вечная хвала
Вам кажется докучной одой.
Девушка залилась краской от удовольствия.
— Она только о вас и думает, — сообщила младшая сестра Елизавета. — Ни о ком и ни о чём другом не говорит — лишь о вас и сочинениях ваших!
Екатерина спросила:
— Прежде ваше любимое слово было «тоска». «Тоска, какая тоска!» Теперь, может быть, у вас появилось другое любимое слово?
— Да, — тотчас ответил он, — и относится оно к вам. — Приблизив губы к её уху, он сказал: — Ангел.
Девушка явно была счастлива.
«Московский военный генерал-губернатор московскому обер-полицеймейстеру
...Имея в виду высочайшее его императорского величества повеление о состоянии известного поэта, отставного чиновника 10-го класса Александра Пушкина под секретным надзором правительства... я рекомендую Вашему превосходительству учредить секретный надзор за Александром Пушкиным.
6 сентября 1829 г.».
«Московский обер-полицеймейстер гг. полицеймейстерам
...Учредить по вверенному вам отделению надзор за Александром Пушкиным, мне о последующем немедленно донести.
7 сентября 1829 г.».
«Полицеймейстер 1-го отделения Миллер господину генерал-майору, московскому обер-полицеймейстеру и кавалеру Дмитрию Ивановичу Шульгину 2-му.
...Имею честь сим донести, что известный поэт, отставной чиновник 10-го класса Александр Пушкин прибыл в Москву и остановился Тверской части 1-го квартала в... гостинице «Англия», за коим секретный надзор учреждён.
20 сент. 1829 г.».
Странное положение. Он размышлял и спорил с Погодиным о русской истории, с «архивными юношами» обсуждал их статьи и духовные устремления, с Баратынским возносился за пределы, доступные поэзии, вёл колкие дискуссии с князем Петром и шутливо кокетничал с княгиней Верой, бывал в одном из достопримечательнейших домов Москвы — у Ивана Ивановича Дмитриева, расспрашивая его о Пугачёвском бунте и встречах с Херасковым, участвовал в прощальном обеде с Адамом Мицкевичем, которого царь наконец отпустил в Европу, часто по-родственному навещал болеющего, на глазах разваливающегося Василия Львовича — и в то же время, наряду с интенсивной умственной, поэтической, критической деятельностью, в его душе не угасала борьба между двумя притягательными центрами, двумя московскими усадьбами — Ушаковых и Гончаровых.
