— Так займись этим! — распорядился Аякс.

При доме Зассера есть сарай. Туда я и завел Илок.

— У тебя найдется морская карта? — спросил Аякс рыбака, когда мы в его тесной комнате уселись за стол.

Зассер принялся рыться в ящиках старого секретера. Наконец он нашел карту и разложил перед Аяксом. Тот ее долго рассматривал; кивнул мне, чтобы я ему помог. Я тоже склонился над столом, плечом к плечу с ним. Он водил пальцем по карте — в том месте, где кривыми линиями и цифрами была обозначена впадина возле берега. Дойдя до отметки «102», Аякс остановился. Маленький круг очерчивал это самое глубокое место.

— Да, — подтвердил я.

— Смотри, — сказал Аякс Зассеру. — Сюда мы должны приплыть. Здесь нас будут ждать. — — Или, может быть, нам придется немного подождать. Ведь никогда не знаешь, кто окажется первым.

Рыбак взял старый латунный циркуль и измерил расстояние.

— Два с половиной часа, — сказал он. — Если течение и ветер не собьют нас с прямого пути.

— Я полагаюсь на тебя, — сказал Аякс.

Зассер поставил карандашом крестик поверх этой отметки глубины.

— Я проложу курс точно, — заверил он нас.

— Итак, мы договорились, и никакого отказа быть не может, — сказал Аякс.

Рыбак только наклонил голову.

— Речь идет об одном-единственном ящике, но он, увы, дьявольски тяжел, — объяснил Аякс. — Ящик большой и широкий, словно ствол старого дерева, а наполнен он бутылками с малиновым шнапсом; так что можешь себе представить…

— Что такое малиновый шнапс? — спросил Зассер.

— Шнапс из малины, беспошлинный. Домашнего изготовления, — сказал Аякс. — Мы встретимся ровно в десять. Будет темно, может — еще и с туманом. Лошадь заведем в сарай. Олива, наверное, к тому времени ляжет спать. — Он начал загибать пальцы. — Не сегодня, не завтра, а послезавтра.

Вошла Олива и принесла кофе. Зассер достал откуда-то кувшин со шнапсом. Беспошлинным.

— Когда вы поженитесь? — спросил он.

— Скоро, — ответил Аякс. — Мой хозяин ничего против не имеет.

— Я вас не тороплю, — хмуро сказал Зассер. — Олива мне верная помощница.

Мы выпили. Потом мы с Аяксом отправились восвояси. Но прежде чем я запряг лошадь, мы еще раз вышли на песчаный берег бухты, закругляющейся на востоке, ниже сада. Солнце уже прорвало туманную пелену, его лучи мерцали в песке. Миллионы пестрых круглых отшлифованных камушков, еще недавно влажных и переливающихся живыми красками, теперь подернулись серой пленкой света. Однако море перед нами, вдали не суженное никакой бухтой, выступило из дымки — черно-зеленое. Холодно и непостижимо заполняло оно собой большую незримую впадину. Далеко, за линией горизонта, располагалось место, помеченное нами на карте. Наверное, потом я буду часто лежать на этом берегу, вглядываясь в Безграничное. Сдвоенный дуб, выросший под защитой похожего на дом, почти кубической формы утеса; куст терновника, от старости превратившийся в клубок спутанных ветвей; на заднем плане — стариковское лицо менгира, противящегося течению времени и свидетельствующего о том, что люди еще много тысячелетий назад смотрели на море именно отсюда; на юге — холмы, пославшие на галечный берег, в качестве своих вестников, молодую ясеневую рощу и узкий ручей, — все это вместе составляет картину, которая отныне будет проникнута моими мыслями о Тутайне. Подобрать и прихватить с собой один камушек… Навострить уши и вслушаться в стрекотание здешнего песколюба… Эти скудные подступы к морю; эта плавная, словно циркулем очерченная, дуга, которую тысячелетиями осаждают неутомимые волны… И ведь было время, когда этот берег, покрытый льдом, еще обходился без украшений — без похожих на пальмы ясеней^{239}. И было другое время, когда сам гранит еще плавился и кипел, отливаясь в мощные формы. — — —

— А гроб не поплывет? — спросил меня Аякс.

— Нет, — ответил я. — Он вытесняет четыреста литров воды, а весит больше пятисот килограмм. Я точно все просчитал.

— Значит, там внутри не только человек, — заметил Аякс.

— Человек, медный гроб, кирпичная крошка и корабельный деготь, — пояснил я.

— Тебе придется раздобыть полиспаст, — сказал Аякс.

Мы медленно вернулись по песчаной дорожке к дому Зассера. Он и Олива опять занимались распутыванием лески. Я запряг Илок. Мы попрощались с братом и сестрой.

У кузнеца — я вспомнил, что видел у него необходимое нам грузоподъемное устройство, — мы сразу и одолжили полиспаст.

— Ну как, ты доволен мною? — спросил Аякс.

— Ты ведь принудил Ениуса Зассера согласиться: насильственным методом, — сказал я. — Я помогу вам с Оливой, когда наша морская прогулка останется позади. Тебе пришлось дать ее брату твердое обещание. Теперь ты не можешь предоставить Оливе… одной с этим всем разбираться. Путь будущего можно распознать уже в нашем настоящем. Такое не стоило бы упускать из виду. — Во всяком случае, любое событие влечет за собой целый ряд других и меняет (незаметно) наши намерения, умножает взаимосвязи. Мы всегда остаемся в стесняющей нас зависимости от обстоятельств и человеческих отношений. Наши предварительные предположения не соответствуют подлинному протеканию бытия. Наша воля не есть нечто действительное; она только мешает нам осознать, что мы, по видимости противясь судьбе, на самом деле лишь приспосабливаемся к ней. Мы протестуем против того, что должны глотать отвратительную пищу, в то время как она уже переварена нами; наши внутренние органы куда менее привередливы: они исполняют свой долг и всасывают даже яд, который, сжигая их, убивает нас. Если у нас оторвать одну руку, то наше тело с первого же момента будет надеяться на исцеление раны, а наша душа утешится, как только прекратятся боли. — Мы должны урегулировать дела, касающиеся твоего брака с Оливой. — Должны включить ее и ребенка в наш домашний уклад.

Аякс, раздосадованный, смотрел в пустоту перед собой. Мне он ничего не ответил.

После полудня мы сдвинули гроб с места и потащили его, на роликах, прочь из моей комнаты, по длинному коридору, через гранитный порог, в конюшню и оттуда — на гумно. Полиспаст мы прикрепили к одной из тяжелых потолочных балок, веревки обмотали вокруг гробового ящика и затем, потянув за ржавую цепь, приподняли его, чтобы подставить снизу рабочую телегу, с помощью которой собирались транспортировать этот груз. Поверх гроба мы набросали мешки и солому, а телегу задвинули в самый дальний угол.

— — — — — — — — — — — — — — — — — —

Моя комната опустела. Схожу-ка я еще раз на гумно. Это предпоследняя ночь Тутайна под нашей крышей. Грусти я не испытываю, не чувствую даже темных надуманных угрызений совести. Я сам захотел, чтобы труп Тутайна погрузился на дно и обрел долговременный покой. Разлука неизбежна. В конце концов, человеку приходится защищать неизбежное от всех… и даже от собственных пристрастий. Ведь оно — неодолимая сила. Человек же нуждается в умиротворенности. Я только хочу, чтобы ближайшие три дня поскорее оказались в прошлом. Ведь пока они не пройдут, во мне не будет ничего другого, кроме этого холодного беспокойства, похищающего у меня мысли и искажающего мою боль. Только после них я смогу собраться с силами и сообразить, чтó ждет меня впереди. Сейчас моя рука лишь прикасается, раздвигая солому, к дереву гроба. Позже я буду знать, что я к нему прикасался. Разочарование оттого, что это нельзя повторить, будет исходить из теперешнего часа — —

Аякс сказал:

— Дай мне денег, чтобы я заплатил Ениусу. Он небогат, и лишний заработок ему не помешает.

Я дал двести крон и спросил, хватит ли этого.

— Когда кто-то играет роль Ангела смерти, ему платят две тысячи; но перевозчик через Ахерон — всего лишь поденщик^{240}, — пояснил Аякс. И добавил: — Вино и провиант мы должны взять с собой: ночь будет холодная, а согревшийся желудок — лучший утешитель.