У Янна несколько раз, в узловые моменты повествования, упоминается таинственный ликер Cordial Médoc («сердечный медвяный напиток»?), который кок называет «дистиллированными хмельными слезами» и «беспошлинным товаром» (Деревянный корабль, с. 71). Другой такой «беспошлинный товар» — гроб с мумией Тутайна (ящик, в котором, как объяснили брату Оливы, лежат бутылки с «малиновым шнапсом». Немецкое название малины — Himbeere (древне-верхненемецкое Hintperi) — происходит от древнескандинавского и англосаксонского слова hind («косуля»), а косуля упоминается в ноябрьской главе и может быть связана с Оливой (см. выше, с. 784). Латинское же научное название малины (Rubus idaeus) восходит к Плинию Старшему, который в своей «Естественной истории» (ок. 77 г.) пишет, что оно связано с местом произрастания «красной малины» — горой Ида на полуострове Троада, где стояла древняя Троя.
По поводу меда и пчел — на Итаке у Одиссея — Порфирий в работе «О пещере нимф» пишет (Порфирий, 17–19):
Итак, мед употребляется и дня очищения и как средство против тления, естественного в природе, вызывает наслаждение, связанное с нисхождением в мир становления, является подходящим символом водяных нимф, потому что и воде свойственна сила предупреждать тление, быть очистительным средством и содействовать становлению, поскольку влага вообще играет роль в становлении. <…>
Источники же и потоки посвящены нимфам водяным и нимфам-душам, которых древние называли пчелами — даровательницами наслаждений. <…>
Впрочем, не все вообще души, идущие в мир становления, назывались пчелами, но лишь те, которые намеревались жить по справедливости и снова вознестись, творя угодное богам. Это живое существо [пчела] любит возвращаться, отличается наибольшей праведностью и трезвенностью, почему возлияния медом назывались трезвенными.
В романе же Янна «медвяный ликер» ассоциируется с хрустальными стаканами Пауля Клыка, олицетворением искусства, — и с «дистиллированными» человеческими слезами.
* * *
Сцена посещения Хорна семействами Льена и Зелмера тоже может быть соотнесена с росписями на стенах этрусской «гробницы Орко». Больше того, гости даже рассматривают изображения на стенах — но сейчас это рисунки, связанные с прошлым Хорна (и самого Янна).
«Простой ужин» состоит из яичницы — а яйцо на пиршественных сценах в этрусских гробницах было символом возрождения (его, например, держит в руке крылатый керуб, изображенный на ручке зеркала со сценой примирения Геракла и Юноны):
<b>Рис. 10. То же зеркало, фрагмент которого показан на рис. 5.</b>
Старый рисунок Тутайна, произведший столь сильное впечатление на Хорна, — «девушка, которая превращается в каменную статую», — не символ ли это предстоящего возрождения, не изображение ли оживающей статуи Пигмалиона? Во всяком случае, кажется, присутствующие на праздничном вечере много думают «о том, что воодушевление в нас умирает» (Свидетельство II, с. 512–513), о «родстве» между умершими и живыми (такое внутреннее родство с Тутайном ощущает, видимо, юный Олаф Зелмер: там же, с. 513), о старении и покинутости, апатии и «меланхолии».
Ноябрь, снова
Ноябрьская глава начинается со смутного осознания Хорном желания переменить свою жизнь (Свидетельство II, с. 554):
Мы — жалкие нищие, протягивающие за подаянием исхудалую руку. — Но для нас возможно и просветление: если мы твердо решим, что больше не хотим нищенствовать… <…>
Этот лабиринт — я не хочу в нем погибнуть — я хочу добраться до выхода. <…>
Пока Аякс в последний раз пытается соблазнить Хорна, тому приходит в голову, что при их встрече незримо присутствует еще кто-то (Свидетельство II, с. 567):
Но этот ТРЕТИЙ, присутствовавший лишь предположительно, так и не дал понять, ведет ли он борьбу по поручению сил Милосердия или Разрушения.
Это высказывание кажется мне отсылкой к теории Эмпедокла, о которой уже шла речь выше (с. 865). Согласно Эмпедоклу, всеми процессами в мире управляют Любовь и Раздор. Тутайн и Аякс, возможно, олицетворяют эти две силы (поскольку Хорн называет их «душевными коэффициентами»: Свидетельство II, с. 572). С Эмпедоклом может быть связано и рассуждение Хорна о плавании «по одному из морей нашей крови» (там же, с. 573). Греческий философ писал (фрагмент 93: Эмпедокл, с. 195):
Сердце питается кровью, прибоем ее и отбоем,
В нем же находится то, что у нас называется мыслью —
Мысль человека есть кровь, что сердце вокруг омывает.
Эпизод посещения Хорна Льеном усиливает впечатление, что Льен, Зелмер и их жены — благожелательные наблюдатели за процессом преображения Хорна, представители каких-то высших сил. Здесь опять всплывает мотив меда и «медвяных» красок («Ром был крепким и ароматным, как всегда; поджаренный хлеб — безупречным; апельсиновый джем — прозрачным и желтым; чай — таким, какой нравится Льену: золотисто-коричневого цвета. <…> Он неторопливо намазал кусок хлеба маслом и медом»: Свидетельство II, с. 577). Льен, который раньше многократно интересовался местонахождением Тутайна, теперь задает вопросы о пропавшем Аяксе и фактически вынуждает Хорна изложить ему все свое мировидение. При этом он ведет себя как руководитель корпорации мастеров, в которую входит Хорн (там же, с. 578):
Вы ощущаете себя игрушкой слепых сил Мироздания, тогда как на самом деле вас назначили суверенным строительным мастером. Вы неблагодарны. Вы разбазариваете ценный строительный материал…
Под «ценным строительным материалом», видимо, можно понимать Аякса.
* * *
Эпизод посещения Хорна Оливой определенно соотносится с римским праздником богини Феронии, который отмечался 13 ноября. Ферония («He-культивированная, Не-прирученная») была древней сабинской богиней природы и ее диких жизнетворных сил; богиней путешественников, огня и вод, женского плодородия и здоровья: она способствовала превращению «дикого» в «окультуренное». Ее святилища располагались в диких местах — в рощах, у родников, вдали от людских поселений. Они считались нейтральной территорией, где находили прибежище чужеземцы и всякого рода маргиналы. Варрон отождествлял Феронию с Либертас (олицетворенной «Свободой»), В ее святилище в Тернации беглые рабы получали свободу, и вообще она считалась «богиней вольноотпущенников» (dea libertorum).
Олива, когда появляется в доме Хорна, выглядит как нимфа источника (см. выше, с. 482: «Олива бродит по дому, заплаканная») или как персонаж этрусских фресок (женщина слева вверху, в накидке и полусапожках, из «гробницы львиц» в Тарквинии, см. рисунок 6 на с. 853, вверху слева). В тексте романа о ней говорится (Свидетельство II, с. 591):
