Человек — это дверь, через которую вы из Внешнего мира богов, демонов и душ заходите во Внутренний мир, то есть из большого мира — в меньший по размеру. Мал и ничтожен человек, вот вы уже проникли в него и оказались в бесконечном пространстве: в малой, или внутренней, Бесконечности. Где-то в неизмеримой дали стоит в зените единственная звезда. Это и есть Бог выбранного вами человека: это его мир, его плерома, его божественность. В этом мире человек — Абраксас, который порождает свой мир или пожирает его. Эта звезда — Бог и цель данного человека. Она — направляющий его Бог. В ней человек находит покой, к ней ведет долгое странствие души после смерти, в ней вспыхивает, становясь светом, все то, что человек приносит с собой из большого мира. Этому единственному Богу пусть молится человек. Молитва усиливает свет звезды, она перебрасывает мост через смерть, она подготавливает жизнь этого меньшего мира и уменьшает безнадежные желания, связанные с миром большим. Когда большой мир станет совсем холодным, та звезда еще будет светить. Ханс Хенни Янн в «малой бесконечности» своего романа выбрал для себя тройную роль. Он — Янус/Аниас: бог дверей. Он — Хорн: рог изобилия/охотничий рог, воспроизводящий мелодии, подслушанные из иных миров. Он — Густав: опорный столб, поддерживающий всю конструкцию и выстаивающий; возводящий, по завету своего предшественника (Пиндар, с. 147), «песенный столп». ПРИЛОЖЕНИЕ Мир трилогии Янна настолько причудлив, многообразен и сложно устроен, настолько не вписывается в современные представления о литературе, что хочется дать читателю возможность сравнить его с другим, сравнительно небольшим по объему текстом сходной структуры. В качестве такого текста я выбрала не публиковавшийся ранее перевод «Дионисийских дифирамбов» (1888) Фридриха Ницше — автора, аллюзии на которого определенно просматриваются в «Реке без берегов» (см.: Деревянный корабль, с. 456–464). «Дионисийские дифирамбы» — рассказ о различных масках, или ролях, поэта, отчасти тоже выступающего как двуликий Янус: «страж при Господних дверех», одновременно «Правды жених» и «шут… поэтишка». Звери, птицы и деревья, бог Дионис, мудрец Заратустра и его душа Ариадна, Тень Заратустры — всё это маски Ницше, исследующего самого себя и вступающего в борьбу с собой. В «Дифирамбах» можно найти мотивы, по-новому высвечивающие некоторые основополагающие идеи Янна. Например, образ человека, несущего на спине самого себя: «Ты искал тяжелейшую тяготу: / а нашёл самого себя, — / и себя уж не сбросишь с себя ты…»Или — образ лабиринта: «Не нужно ль, до того как полюбить, — себя — возненавидеть? / Я — твой лабиринт…» Или — образ «переполненного амбара, переполненного сердца». Ницше и Янн — оба большие художники, чьи миры, конечно, не тождественны один другому; тем интереснее, что и Ницше, как Янн, ищет какую-то новую мораль, новую правду: «тепло-молочную мудрость, сладкую росу любви». Благодарю Алёшу Прокопьева за разрешение опубликовать его перевод. Фридрих Ницше ДИОНИСИЙСКИЕ ДИФИРАМБЫ[2] Ты — шут! Ты — поэтишка! Когда осветляется воздух, когда утешенье росы уже нисходит на землю, незримо, неслышно так — ибо в мягкой обуви Роса, наш Утешитель, ходит, как все сострадатели, вкрадчивы, помнишь ли, сердце горячее, помнишь ли ты, как однажды, жаждой томимо, небесных слёз вожделело, падения рос, опалённо-усталое, ты, и как тогда на тропинках с жёлтой травой лыбилось солнце свирепо, слепя на закате, злорадно метались меж чёрных стволов, вкруг тебя солнца знойные взоры. — «Это ты, что ли, Правды жених, — глумились они, — нет, ты всего лишь поэт! хитрый, хищный, крадущийся зверь, что не может не лгать, сознательно лгать, предумышленно, похотливо желая добычи, замаскированный пёстро, сам себе маска, сам и добыча, ты, что ли, Правды жених?.. Ты — шут, ты — поэтишка. Пёстро бормочущий только, из-под маски шута бормочущий пёстро, поднимаясь по лживым словесным подмостям, по радуге-лжи меж поддельных небес бесцельно бродящий-блуждающий — ты — шут, ты — поэтишка. Ты, что ли, Правды жених?.. Нет чтоб — тих, чист, в лёд влит — образом стал Господня столпа, утвержден перед храмами, страж при Господних дверех: нет! не любя добродетели-статуи эти, в дикомани любой дома больше, чем в храмах, с дерзостью кошки прыг сквозь окна, в любое, — оп! — в любую случайность, к перво-лесу любому принюхиваясь, в девственных перво-лесах бегал ты, среди хищников пёстро-косматых безбожно здоровьем дыша, красиво и пёстро ты бегал, похотливо губу раскатав, блажен был ты — адный, блаженно-злорадный, блажен, кровожадный, мародёрствуя, крадучись, весь изолгавшись, ты бегал… Или, орлу уподобясь, что долго− долго, не двигаясь, в бездны, в свои же бездны глядит… — о как они зырят во всё глубочайшие глуби, что вонзаются-вьются понизу и книзу, понизаются, вздвинуты, вниз! И вдруг — ока вздрог, какой уж там круг, коготь нагл, он игла, гол и наг, — камнем падают вниз на ягнят, как снег на голову, жжёт их глад, стервенея, в злобе на овечьи душонки, в ярости злобной на всё, что взирает смиренно, добродетельно, человечно-овечно, курчаво-пушисто, тупорыло, молочно-ягняче и добро-желательно… Стало быть, орло-подобны, пантеро-подобны стремленья поэта, эти стремленья твои под тысячью масок, ты — шут, ты — поэтишка!.. Ведь ты углядел в человеке Бога-нет-Агнца, — и Бога задрать в человеке, как в человеке овечку, и, раздирая, смеяться — вот оно, вот блаженство твоё, пантеры блаженство, орла, шута и поэта блаженство!..» Когда осветляется воздух уже, когда уже месяца серп в празелень меж багрецов крадётся завистливо — день невзлюбя — и с каждым шагом украдкой роз подвесные ложа жнёт-подрубает, пока не поникнут, бледные, в ночь не поникнут: так поник когда-то и я, из моей правды-безумия, моего дня-тоски, утомлён днём, от света больной, — к земле поник, к вечеру, к тени, Единой Правдой спалён и жаждой томим — ты всё еще помнишь, помнишь, горячее сердце, как жаждой томимо было тогда? — лучше б совсем уж не знать никакую Правду! Ведь я шут только! Только поэтишка!.. вернуться Перевод Алёши Прокопьева. Перевод выполнен по изданию: Friedrich Nietzsche. Werke in drei Bänden. München, 1954. Band 2, S. 1249–1253. |
