Со звездой сопоставляет Аякса Хорн («Я не вправе признаться ему, что только одна звезда еще светит для меня в этом мраке: позолоченный сосок Аякса…»: Свидетельство II, с. 581). Аякс однажды говорит о себе (там же, с. 551):
Я сконструирован совсем просто. Двухцветные обрезки бумаги были перемешаны. Время, час за часом, запускает лапу мне в грудь и извлекает наружу то желтые, то красные клочки.
* * *
Но вернемся к праздникам апреля.
21 апреля отмечался День основания Рима, приуроченный к древнему, еще доримскому, сельскому празднику Парилий. Дело в том, что, как рассказывается в «Энеиде», Эней, высадившись на италийском берегу, прежде всего посетил оракул местного божества Фавна, или Пана (Энеида VII, 81–91).
Овидий же, в связи с праздником Парилий, рассказывает, что к такому оракулу обращался в неурожайный год и царь Нума Помпилий (Фасты IV, 649–654):
Лес престарелый стоял, топорам дровосеков запретный,
И Меналийскому он был посвящен божеству
[Пану. — Т. Б.]
:
Из лесу бог подавал ответы спокойно безмолвной
Ночью. Нума в лесу двух закапает овец,
В жертву Фавну одну, другую сладостной Дрёме,
И на земле постелил шкуру и той и другой.
В романе этому соответствует эпизод встречи Хорна с троллем (Свидетельство I, с. 409 и 423–424):
Здесь, почти погребенный под березовыми листьями последней осени, лежит камень. Вполне обычный большой камень. Рядом с этим камнем садовник — в определенные, одному ему известные ночи — устраивался на ночлег. И спал, без каких-либо неудобств, пока его не будил тролль… Так он сам мне рассказывал. Но на содержание тех ночных бесед даже не намекал.
<И далее — о встрече самого Хорна с троллем. — Т. Б.>
В «Энеиде» о жизни коренного италийского населения — до прибытия Энея — рассказывается как о золотом веке (Энеида VIII, 314–327):
Жили в этих лесах только здешние нимфы и фавны:
Племя первых людей из дубовых стволов тут возникло.
Дикие нравом, они ни быков запрягать не умели,
Ни запасаться ничем, ни беречь того, что добыто:
Ветви давали порой да охота им скудную пищу.
Первым пришел к ним Сатурн с высот эфирных Олимпа,
Царства лишен своего, устрашен оружием сына.
Он дикарей, что по горным лесам в одиночку скитались,
Слил в единый народ, и законы им дал, и Латинской
Землю назвал, в которой он встарь укрылся надежно.
Век, когда правил Сатурн, золотым именуется ныне:
Мирно и кротко царил над народами бог, — но на смену
Худший век наступил, и людское испортилось племя,
Яростной жаждой войны одержимо и страстью к наживе. <…>
Янн, описывая совершенно реальную Норвегию и испытанные им самим переживания, все-таки стилизует эту землю под Уррланд — страну первобытной жизни и первозданной поэзии (см. об этом: Деревянный корабль, с. 443–446). Там кусочки березовой коры помогают ему сочинить квинтет «Дриады» (Свидетельство I, с. 463), а «потусторонняя» ольховая роща — «песню птиц» (там же, с. 469–472). Там он встречается с божественным козлом (там же, с. 504–507 и 850) и становится свидетелем «бунта мертвецов против живых» (там же, с. 410–412 и 510–514). Наконец, там происходит таинственная история с Оленьим водопадом (см. о ней: Деревянный корабль, с. 445–446), названным так «в честь животных, которые часто, словно миниатюрные точки, двигались длинной вереницей там наверху» (Свидетельство I, с. 544). В раннем варианте этого текста сказано: «В разреженном воздухе шагали олени. Очень высоко над нами» (Деревянный корабль, с. 445, сноска). Вся обстановка этой сцены напоминает обиталище нимф, которое Эней обнаружил, как только высадился на Ливийский берег, где ему предстояла встреча с Венерой, принявшей образ нимфы (Энеида I, 159–200):
Место укромное есть, где гавань тихую создал,
Берег собою прикрыв, островок: набегая из моря,
Здесь разбивается зыбь и расходится легким волненьем.
С той и с другой стороны стоят утесы: до неба
Две скалы поднялись: под отвесной стеною безмолвна
Вечно спокойная гладь. <…>
Нимф обиталище здесь. <…>
Нет в окоеме судов! Но над морем, — заметил он, — бродят
Три оленя больших: вереницею длинной за ними
Следом все стадо идет и по злачным долинам пасется. <…>
Самое тяжкое все позади: и нашим мученьям
Бог положит предел…
В момент извержения водопада Тутайн видит и рисует богиню (Свидетельство II, с. 530–531, и Деревянный корабль, с. 441). Скорее всего, речь идет о явлении Венеры — или, может быть, о флоралиях: празднествах в честь Флоры, которые отмечались с 28 апреля по 1 (или 3-е) мая. Флора — одна из древнейших римских богинь (сабинского происхождения; Нума Помпилий был сабином): богиня цветов, растительности и плодородия, почитавшаяся в священной роще. В Риме это был праздник плебса, сопровождавшийся распитием вина, в нем участвовали и проститутки. В романе Янна провозвестием появления безымянной богини может служить рассказ кока о некоем живописном полотне (Свидетельство I, с. 39–40; курсив оригинала. — Т. Б.):
Представьте себе: весенний лес; молодые листочки, застигнутые в момент рождения, выглядывают, влажно поблескивая, из лиловых почек. <…> И некая дева (он в самом деле употребил это слово), совершенно нагая, верхом на олене въезжает на луг, усыпанный желтыми цветами… <…> Можно поверить, что это сама Душа мира: потому что все такое чистое, и гладкое, и прозрачное.
Май
Май, говорит нам Овидий, называется так то ли в честь богини Майесты («Могучей»), то ли в честь «старших саном», то есть Старцев, или Отцов — майоров, — то ли в честь Майи, матери Меркурия (Фасты V, 1–110).
1 мая — празднества Доброй Богини (Bona Dea). Добрая Богиня — богиня плодородия, целительства, девственности, женщин. Жрицы сохраняли ее имя в тайне. Поклонницам ее культа разрешалось по ночам устраивать дома тайные ритуалы с распитием вина и жертвоприношениями, к участию в которых мужчины не допускались. Макробий отождествляет эту богиню с богиней земли: Майей, Террой, Великой Матерью, имевшей также имена Опа (жена Сатурна), Фауна и Фатуа.
Похожий персонаж появляется у Янна в самом конце главы «АПРЕЛЬ». Это некая вдова виноторговца, пожилая полная дама, которая — непонятно почему — уговаривает Тутайна и Хорна переехать из Норвегии в шведский Халмберг (Свидетельство I, с. 540–541 и 569):
Вдова победила. Мы решили покинуть Уррланд и переселиться в Халмберг. Непостижимо… Мне очень трудно написать здесь слово судьба. Но такова была наша судьба — попасть в Халмберг.
